Книга Шведская семья Ивановых - Вера Колочкова

Лара нажала на кнопку отбоя, кипя внутренней яростью. Ну как этому долдону-участковому объяснишь, что Валя места себе не находит? Что он им родной отец и потому имеет полное право? Что сидит за ужином и молчит. Все время о чем-то думает. Хотя понятно, о чем… Вернее, о ком… Да, он без детей жить не может, неужели это идиоту-участковому непонятно? Как, как еще это объяснять, интересно?

А еще Валя все время дочкам названивает: сама заглядывала к нему в телефон и видела, сколько сделано вызовов. А они ему ни разу не ответили, ни та, ни другая… Вот и сейчас ходит по газону, прижав телефон к уху. Наверняка опять им названивает.

Не выдержала, вышла к нему и позвала настойчиво:

– Валя! Иди ко мне… Валечка…

Он подошел и глянул с улыбкой. Да только разве ее улыбкой обманешь? Слишком уж натянутая она была, наспех состроенная.

– Ты что-то хотела сказать, Ларочка, да?

– Да, я хотела… Я хотела сказать… Хватит уже мучиться, Валь. Ну не хотят с тобой дочки разговаривать, и не надо. Дай им время, пусть успокоятся, осознают и примут… Пусть время пройдет, Валь. Много времени…

– Ларочка, но я ж не могу… Это ж мои дети, Ларочка, понимаешь?

– Да я понимаю, Валь… Но ведь со временем все уладится, вот увидишь. А так… Ты только себя изведешь чувством вины, и все. Хотя на самом деле ты ни в чем и не виноват. Разве ты виноват в том, что полюбил? Они поймут все со временем, они сами к тебе придут. А пока… Пока они сделали свой выбор… А ты – свой… Ведь ты меня выбрал, правильно? Ведь ты любишь меня?

– Да, Ларочка, да. Но…

– Все, Валь, все! Пойдем лучше спать, ты устал. Пойдем… Вот увидишь, все уладится, все образуется. Я тебя одного с этой проблемой не оставлю, не думай даже. Я все равно что-нибудь придумаю, Валь. Ведь должен быть из этой ситуации какой-то выход! Я придумаю, Валь, придумаю…

* * *

Настя приподняла голову с подушки, глянула на часы. Рано, можно еще полежать. Сейчас только семь вечера, девчонки раньше восьми не придут. Можно лежать, замерев и закрыв глаза. Так головная боль отступает, будто тоже перестает шевелиться и замирает тихо. Когда же она совсем отступит, когда? Живет в ней будто сама по себе, и никакие болеутоляющие ее усмирить не могут. Как Валя ушел, так и начала ее мучить боль…

Наверное, это ее организм такую своеобразную защиту включил. Чтобы мучилась не отчаянием, а всего лишь головной болью. Чтобы плохие мысли отгонять. Чтобы не перебирать в голове, не раскладывать по болезненным деталям этот последний диалог с Валей… Ведь до сих пор звучит его голос в ушах, до сих пор! Как он тогда сказал? Мол, я выбирал мачеху для детей, а не любимую для себя женщину?

Наверное, организм прав. Легче прятаться за головной болью, чем нырять в этот ужас. Так психика целее будет. А работать можно и с головной болью, терпеть, обманывать всех благополучным видом. Не станешь ведь рассказывать каждому пациенту, как плохо она себя чувствует… Пациенту наплевать, что у нее и отчего болит. Его свои болячки больше интересуют. И девчонкам тоже ни к чему о своей боли рассказывать. Как хорошо, что еще целый час можно лежать и не двигаться! Отдыхать…

Но отдохнуть не удалось. Прозвучавший дверной звонок отозвался в голове болезненным взрывом – девчонки, что ли, так рано пришли? Надо идти открывать… И что у них за привычка – в дверь звонить, если своими ключами открыть могут?

Распахнула дверь и даже отпрянула от неожиданности, увидев Валю. Стоит, смотрит настороженно, исподлобья.

– Здравствуй, Насть… А я тебе звоню, звоню… А ты никак не отвечаешь… Тоже меня игнорируешь, что ли?

– Почему – тоже? Не понимаю…

– Ну да… Все ты прекрасно понимаешь. Знаешь ведь, наверное, что мои дети мне бойкот устроили.

– Нет, Валь, не знаю. Они мне об этом не говорили. Хотя да… Что-то такое от них звучало, когда участковый к нам приходил… Но я не думала, что…

– Ты позволишь мне пройти, Насть? Мне бы хотелось поговорить с девочками.

– Проходи, конечно. Только их все равно дома нет. Обещали не раньше восьми заявиться.

– Ну так я подожду их… Можно? На кухне посижу, чаю попью. Что-то совсем в горле пересохло. Чего ты на меня так смотришь, Насть? Что, выгляжу плохо?

– Да, Валь… Если честно, то да, плохо выглядишь. Вроде так не должно быть, когда новую жизнь начинаешь? Наоборот, подъем сил должен быть. Новая любовь, новая жизнь…

– Это ты издеваешься сейчас надо мной, да? – с грустной улыбкой спросил Валентин, усаживаясь на кухне на свое любимое место у окна.

– Ну что ты! Отнюдь… – так же грустно улыбнулась Настя, потирая виски пальцами.

Валя вздохнул, уставился на нее долгим взглядом. Потом произнес почти с обидой:

– Вот вся ты в этом «отнюдь», Насть… Даже в такой момент не можешь свою интеллигентскую сущность высвободить. Как же я не люблю это паршивое словечко – отнюдь! Как говорил один киногерой, на каждое ваше «отнюдь» у нас может найтись свое «ибо»!

– Послушай, Валь… Давай не будем сейчас обсуждать мою сущность, ладно? Какая она есть, такая и есть. Тебе больше с ней рядом не жить. Если ты плохо себя чувствуешь, я в этом не виновата. Хотя, как медик, могу оказать посильную помощь. Где у тебя болит, Валь?

Он ничего не ответил и отвернулся к окну. Стал смотреть, как тополиная ветка раскачивается под ветром, норовя хлестнуть по стеклу. Давно надо эту ветку спилить, да руки все не доходят… Вернее, не доходили. Да… И надо же ответить еще на вопрос Насти – где у него болит…

Да только что на это ответишь? Расскажешь, как сердце ноет, душа мучается? Как совесть болит, съедаемая чувством вины? Как неуютно ему из-за всего этого в новом счастье? Ведь как ни крути, а детей он своих оставил. На чужого человека оставил!

Хотя… Какая ж Настя детям чужая? Она их любит. И надо бы этим утешиться, но… Факт остается фактом, и ничего тут не поделаешь. Очень хлестко бьет по сердцу этот самый факт – родной отец оставил детей с неродной матерью. Невыносимый факт! И как с ним жить прикажете, да еще и счастливым быть?

Наверное, он совершил большую ошибку. Наверное, надо было перетерпеть, перемучиться своей любовью, но не уходить из семьи. Со временем бы привык… Не он первый, не он последний. Многие так живут. А может, не поздно еще все исправить? Ведь Настя любит его! Всегда любила…

– Послушай, Насть… – проговорил он тихо и хрипло, не отворачиваясь от окна с тополиной веткой. – Если ты хочешь, я вернусь. Если так надо…

Настя вздрогнула так, будто он на нее замахнулся. Сглотнула с трудом, прикрыв глаза. Боль в голове снова взорвалась фонтаном и рухнула вниз, унося последние силы.

– Кому надо, Валь? Что значит – так надо? Не понимаю…

– Детям надо в первую очередь. Я ж понимаю, как им теперь тяжело, какую обиду они в сердце носят. Родной отец их предал, получается. Вон, даже звонки мои сбрасывают, разговаривать не хотят… Сколько раз набирал – ни разу не ответили, ни та, ни другая. Будто меня уже нет. Будто я умер. Что же мне теперь делать, Насть? Так и жить – отвергнутым собственными детьми?