Книга Аверуан - Кларк Эштон Смит

Догадавшись, что я был столь же голоден, сколь и изнурен, он провел меня в трапезную и поставил передо мной миску со щедрой порцией баранины с чечевицей, кувшин отличного крепкого красного вина и дал ломоть хлеба.

Пока я ел, он сидел за столом напротив меня. Отчасти утолив голод, я воспользовался возможностью и более внимательно рассмотрел своего гостеприимного хозяина. Он был высоким и крепко сбитым, а лицо, со лбом, ничуть не менее широким, чем мощная челюсть, выдавало острый ум вкупе с жизнелюбием. От него веяло каким-то изяществом и утонченностью, образованностью, хорошим вкусом и воспитанием. Про себя я подумал: «Да этот монах глотает книги с такой же охотой, как и вина». Очевидно, по выражению моего лица монах догадался, что меня мучает любопытство, ибо, точно отвечая на мои мысли, представился:

– Я – Хилари, настоятель Перигона. Мы – орден бенедиктинцев, живущих в мире с Богом и людьми, и мы не считаем, что дух надо укреплять, умерщвляя или истощая плоть. В наших закромах множество всяческих яств, а наши погреба хранят старейшие отборные вина, сделанные в Аверуане. И, если это вам интересно, у нас есть библиотека, заполненная редчайшими томами, драгоценными манускриптами, шедеврами язычества и христианства, среди которых есть даже несколько уникальных произведений, переживших пожар Александрии.

– Очень признателен за ваше гостеприимство, – ответил я, кланяясь. – Я – Кристофер Моран, изучаю право. Сейчас я еду домой из Тура во владения отца под Муленом. Я тоже люблю книги, и ничто не могло бы доставить мне большее удовольствие, чем привилегия изучить библиотеку столь богатую и диковинную, как та, о которой вы говорите.

С этого момента, пока я доедал свой ужин, мы обсуждали классику и соревновались в цитировании отрывков римских, греческих и христианских авторов. Мой хозяин проявил такую блестящую образованность, широкую эрудицию и глубокое знание как в древней, так и в современной литературой, что я почувствовал себя в сравнении с ним не более чем простым новичком. Он, в свою очередь, был так любезен, что похвалил мою весьма далекую от совершенства латынь, так что к тому времени, когда я осушил бутылку красного вина, мы уже по-приятельски болтали, точно два старых друга.

Всю мою усталость как рукой сняло, и ей на смену пришло редкостное ощущение довольства, физического комфорта, перемешанного с ясностью и остротой ума. Поэтому, когда настоятель предложил пройти в библиотеку, я с готовностью согласился.

Он провел меня по длинному коридору, с обеих сторон которого располагались монашеские кельи, и открыл большим медным ключом, свисавшим с его пояса, дверь огромного зала с высокими потолками и несколькими окнами-бойницами. Воистину, мой хозяин нисколько не преувеличивал, рассказывая о сокровищах библиотеки, ибо длинные полки были завалены книгами, и еще множество фолиантов громоздились на столах или возвышались грудами в углах. Там были свитки папируса, пергамента и вощеной бумаги, диковинные византийские и коптские книги, древние арабские и персидские манускрипты в раскрашенных или осыпанных драгоценными камнями обложках; десятки бесценных инкунабул, сошедших с первых печатных станков; бесчисленные монастырские копии античных авторов в переплетах из дерева и слоновой кости, с богатыми иллюстрациями и украшениями, которые зачастую и сами по себе были произведениями искусства.

С осторожностью, достойной истинного любителя, настоятель Хилари раскрывал передо мной том за томом. Многих книг я никогда раньше не видал, а о некоторых даже и не слышал. Мой рьяный интерес, неподдельный энтузиазм явно доставлял ему удовольствие, ибо через некоторое время монах нажал на скрытую внутри одного из библиотечных столов пружину и вытащил длинный ящик, в котором, как он сказал мне, содержались такие сокровища, которые он не отваживался вынимать в присутствии остальных, и о чьем существовании монахи даже не догадывались.

– Вот, – продолжал он, – три оды Катулла, которых вы не найдете ни в одном опубликованном издании его произведений. А вот подлинная рукопись Сапфо – полная копия поэмы, которая доступна всем остальным лишь в виде разрозненных отрывков. А тут два утерянных предания Милета, письмо Перикла к Аспазии, неизвестный диалог Платона и древняя арабская работа по астрономии, написанная неизвестным автором, в которой предвосхищена теория Коперника. И, наконец, вот печально известная «История любви» Бернара Велленкура, все издание которой было уничтожено сразу же после выхода в свет, и кроме этой копии, сохранилась лишь еще одна, известная.

С благоговением, перемешанным с любопытством, глядя на редкостные, неслыханные сокровища, которые он открывал передо мной, я заметил в углу ящика тоненькую книжицу в простом переплете из темной кожи. Я осмелился взять ее, обнаружив, что она содержит несколько листов убористого рукописного текста на старофранцузском.

– А это что такое? – обратился я с вопросом к Хилари, чье лицо, к моему крайнему изумлению, неожиданно приняло грустное и беспокойное выражение.

– Лучше бы ты не спрашивал, сын мой, – с этими словами он перекрестился, а его голос перестал быть добродушным, и в нем зазвучали резкие, взволнованные и полные печального беспокойства нотки. – Проклятие лежит на страницах, которые ты держишь в руках: губительные чары довлеют над ними. Тот, кто отважится прочесть их, в тот же миг окажется в огромной опасности как телом, так и душой.

Он решительно забрал у меня книгу и положил ее назад в ящик, вновь набожно перекрестившись.

– Но, отец мой, разве такое возможно? – решился возразить я. – Какую опасность могут представлять несколько исписанных листов пергамента?

– Кристофер, есть многие вещи, постичь которые ты не в состоянии, вещи, которых тебе лучше не знать. Власть Сатаны проявляется в различных видах и разными способами. Существует множество искушений, кроме мирских и плотских соблазнов, множество бедствий, подстерегающих человека столь же коварно и незаметно, сколь и неизбежно; и есть тайные ереси и заклятия иной природы, чем те, которым предаются колдуны.

– И с чем же связаны эти страницы, если в них таится такая опасность, такая пагубная сила?

– Я запрещаю тебе спрашивать об этом. – Тон монаха стал строгим, в нем послышалась какая-то законченность, удержавшая меля от дальнейших расспросов.

– А для тебя, сын мой, – продолжал он, – опасность возрастает вдвое, ибо ты молод и горяч, полон желаний и любопытства. Поверь мне, лучше будет забыть, что ты вообще видел эту рукопись.

Настоятель закрыл потайной ящик, и как только странная рукопись оказалась на своем месте, выражение гнетущего беспокойства на его лице сменилось прежним добродушием.

– А сейчас, – возвестил он, повернувшись к одной из книжных полок, – я покажу тебе копию Овидия, когда-то принадлежавшую самому Петрарке.

Преподобный Хилари снова превратился в славного ученого, доброго и радушного хозяина, и я понял, что не стоит пытаться вновь заговаривать о загадочной рукописи. Но странное волнение монаха, темные и пугающие намеки, которые он обронил, смутные зловещие слова его предостережения возбудили во мне нездоровое любопытство, и хотя я отдавал себе отчет в том, что охватившее меня наваждение безрассудно, остаток вечера я не мог думать ни о чем другом. Всевозможные догадки, фантастические, абсурдные, скандальные, нелепые, ужасные, бродили в моем воспаленном мозгу в то время, когда я из вежливости восхищался инкунабулами, которые Хилари любезно доставал с полок и демонстрировал мне.