Книга Невинность за свободу - Саша Ким

— Дело твоё, — отмахнулся Эйден. — Нравится таскаться с этим жалким смертным, на здоровье.

Парень, что стоял поодаль от братьев с трепетом ждал дальнейшего разрешения своей судьбы, едва сдерживаясь, чтобы не отключиться от переполнявших его эмоций.

Глава 6

— Очнулся, наконец? — послышался незнакомый голос. — Сколько можно дрыхнуть? — темноглазый курчавый брюнет наблюдал за мной словно за неведомым зверьком.

— Где чужестранец? — мой голос все ещё оставался жалким шепотом, а попытки пошевелиться отдавались болью во всем теле.

— Прямо передо мной, — усмехнулся кареглазый. — Поздравляю, теперь чужестранец — это ты!

— Мне нужно поблагодарить...

— Да забудь ты про свои благодарности, — перебил мужчина. — Ему плевать на это.

— А вы...? — язык словно распух, из-за чего каждое слово давалось с трудом.

— Ах, да, забыл представиться. Я — Реми, — незнакомец протянул руку. — Хотя тебе вряд ли ещё когда-то пригодится эта информация. Хмм... А ты действительно сытный, — человек, представившийся как Рэми, был явно чем-то заинтригован, но тут же скривился, — но сейчас совершенно невкусный. Столько тоски... — он притворно вздрогнул и отнял руку. — Мне пора. А ты выздоравливай, — он махнул рукой.

— Что-что? — мои глаза забегали по незнакомому помещению. — Где я? Как...

— Да расслабься пока что. Ты в больнице. Доктор сказал, что с твоими травмами придётся проваляться здесь несколько недель. Значит, у тебя как раз будет время освоиться и решить, как жить дальше.

Мой взгляд то и дело цеплялся за детали шикарного убранства комнаты:

— Но у меня же нет денег...

— Считай, что это плата за обед, — усмехнулся человек, видимо одному ему понятной шутке. — Я уже все оплатил, так что об этом можешь не беспокоиться.

Какой еще обед?

Но вслух сказала лишь:

— Спасибо, — повисла неловкая пауза. — Но почему вы мне помогаете?

— Это из моих личных соображений, — человек замешкался, но все же продолжил. — Ты вряд ли поймёшь. Я, просто, хочу сохранить крупицы человечности. Оцениваешь ли ты мой поступок, как гуманный? — добрый человек лучезарно улыбнулся.

— Более чем. Не каждый захотел бы помочь незнакомцу. Значит, вы куда более человечны, чем целая известная мне деревня.

— Вот даже как? — человек просиял улыбкой. — Приятно. Ты вроде славный малый. Если будет время, я может, загляну ещё проведать тебя. Надеюсь, в следующий раз у тебя будет менее пугающий вид... и эмоции, — черноглазый снова усмехнулся и покинул палату.

Видимо выгляжу я так же скверно, как и чувствую себя.

Для начала мне бы не помешало помыться. Ноги нехотя подчинялись импульсам, посылаемым из мозга. Пусть неторопливо, но я все же могу ходить после того, что мне пришлось пережить.

Во всем надо искать свои плюсы: хожу медленно, значит, заодно исследую территорию.

За первой дверью в палате оказался туалет, а вот за второй как раз просторная душевая.

Куча кнопок и непонятных вентелей. Как же пользоваться этими мудреными штуками?

К горлу вдруг подкатила истерика, от навалившегося осознания...

Все кончено. Настал новый этап моей жизни. Пусть пока не ясно хороший или плохой, но однозначно —  новый.

Все что мне нужно, это смыть с себя всю ту грязь, которую на меня вылили за последние дни.

Было глупо предполагать, что эти люди позволят мне просто умереть. Не люди — животные в человечьем обличии.

Хотя даже звери, пожалуй, бывают добрее. Невольно вспомнился тот ягуар в лесу...

На мое избитое тело, наконец, полились прохладные потоки воды. Почти как в водопаде...

Мысли о том месте теперь заставляли меня дрожать. Больше никогда не вернусь туда! В эту проклятую деревню. Я сделаю все что угодно, лишь бы не попасть к тем людям снова.

Наконец долгожданная свобода... Я заплатила слишком много.

В то ранее утро, кажущееся теперь таким далеким, придя с озера домой, я достала из старого покосившегося комода папину одежду. Два комплекта.

Нужно было выстирать единственное сохранившееся у меня платье, а так как второе я напрочь уничтожила в попытке бегства, придется надеть одежду отца. Маминой одежды у меня не осталось: ее было велено всю сжечь из-за болезни, от которой умерла мама, чтобы зараза не распространилась по деревне.

— Хоть бы и все померли от неё! — гневно пробормотала я. — Значит, маму было не жалко, когда заставили ее досматривать смертельно больного?

Натянув папины брюки и рубашку, я уставилась в небольшое треснувшее зеркало над рукомойником.

Ненавижу этих людей…

Ненавижу себя! Своё отражение… Свою внешность, которая стала причиной того, что меня пожелал старейшина! Темные волосы с проблесками огня, как говорила мама, черные, будто густо нарисованные брови, длинные пушистые ресницы над румяными щеками, усыпанными россыпью бледных веснушек, и светло-зелёные глаза...

Когда-то я гордилась тем, что была самой красивой девчонкой в деревне. Вернее, мама гордилась.

Каждый раз, когда меня обижали сельские дети, обзываясь и кидая в меня палками и камнями, я со всех ног бежала домой и мама успокаивала меня, говоря, что они делают это из зависти.

— Самая красивая, — я глотала слёзы, вспоминая мамины слова и неторопливо ведя расческой по волосам, как это делала она, — самая умная, — соленые капли потекли по моим щекам, — самая добрая, — я протянула руку к комоду, — самая честная, — подняла одну прядь волос и... отрезала.

Ещё одна. И ещё...

Обесчещенных девок коротко стригут, тем самым ставя клеймо распутницы, чтобы все в деревне знали о позоре девицы.

И лучше я сделаю это сама, нежели старухи-повитухи будут выдирать мои волосы, проведя осмотр и убедившись, что я больше не девственница.

Когда я была подростком, мама рассказала  мне, как поступили с ней за то, что она ослушалась старейшину и вступила в незаконный, по меркам деревни, брак с отцом. Она опустила подробности, лишь сказала, что ей пришлось пройти через унизительную процедуру осмотра, после которого ее долго истязали, пока, наконец, не вмешался отец, которого не хотели впускать в хату старейшины.

Закончив стричься и выть белугой, я утёрла слёзы и, собрав все необходимое, отправилась обратно к озеру.

Сложив чистую одежду и лекарства для чужака на камень, я наспех ополоснула остриженную голову и принялась стирать своё единственное платье.