Книга Ты постучишься в дверь мою - Мария Акулова

Нельзя ведь вечно прятаться за маминой юбкой? Рано или поздно придется вернуться в пустую квартиру окончательно и смириться, что она теперь действительно пустая.

Ксюша сгребла в объемную косметичку все баночки, жившие последние пару месяцев в этой ванной, вернулась в спальню, посмотрела на растерянную Нину с решительной улыбкой…

— Я возвращаюсь в квартиру, мам. Это решено уже, не пытайся переубедить, — бросила косметичку поверх вещей в чемодан, подошла к Нине, обняла…

Знала, что с мамой нужно только так — ставить перед фактом, а потом успокаивать. Сразу давать понять — решение принято и не обсуждается.

— Зачем, Ксень? Тебе что, плохо с нами?

И на шантаж вестись нельзя. Пусть он и неосознанный, пусть Нина искренне не понимает, зачем.

— Я взрослая девочка. Я и так переломала вам все привычки за это время. Да и пора брать себя в руки, возвращаться к жизни, а то что это я?

Ксюша ответила так, будто полнится энтузиазмом. Будто действительно готова на все сто взять себя в руки и вернуться…

— Подожди… У тебя что… Кто-то появился? — Нина же ее слова совсем по-своему восприняла. Сделала шаг назад, в лицо дочери заглянула, глаза зажглись… надеждой что ли? — Кто он, дочь? Кир? Ты рада, Ксюш? Скажи, рада?

Ксюша же так удивлена была, что даже не сразу решилась прекратить поток вопросов. Потому что… Предположения матери просто на голову не налезали. Неужели действительно так плохо ее знает?

— Кир женат, мам. О чем ты вообще? — чтобы не обижать Нину раздражением, которое тут же на лице отобразилось, Ксюша снова отошла, начала вещи аккуратно складывать…

— Жена — не стена, подвинется… — да только недолго смогла оставаться безучастной. На следующую же фразу отреагировала — развернулась, посмотрела так, будто впервые видит.

— Ты же сама жена, мам. Как можешь говорить такое? Думаешь, я стану чужую семью разрушать? Да и вообще… Перестань мне Кира сватать. Мы взрослые люди. Он женатый человек. Я — вдова его друга. Мы не планируем что-то менять… Я не планирую, — уточнила, потому что Кир… Может по-другому думал, но обоюдности ждать не мог. Обоюдности она не дала бы.

— Я сама жена, Ксюша. Поэтому и говорю. Знаешь, сколько раз пытались подвинуть эту стену? — Нина груди коснулась, Ксюша же замерла почему-то. Впервые мама завела с ней подобный разговор. У них никогда не было тех совершенно доверительных отношений, о которых с придыханием рассказывают многие мамы и дочки. Они не были «больше подружками», чем ближайшими родственницами. Нет. Между ними всегда будто мерцала невидимая стена субординационных отношений. Ни Нина ее не переходила. Ни Ксюша.

— Ты говоришь ужасные вещи, мама. Я даже обсуждать это не хочу, — а главное, переходить не хотелось. Во всяком случае, Ксюше. Знать, что происходило (и происходит) между матерью и отцом, все ли у них так безоблачно, рассказывать, что происходило у них с Бродягой. Нет. Это все были табу, которых касаться не хотелось.

— Тогда объясни, зачем переезжаешь, если не хочешь обсуждать правду жизни…

Ксюша блеснула глазами, пытаясь все же сохранить спокойствие. Прекрасно понимала, что мать имеет в виду под «правдой жизни». Это был очередной заход издалека к теме «Бродяга сдох в объятьях какой-то шлюхи, а ты продолжаешь хранить ему верность, дура набитая». Любимая тема «любящей» тещи.

Ксюше даже казалось иногда, что мать ненавидела Ивана сильней, чем отец. Тот в какой-то момент хотя бы начал делать вид, что готов нормально общаться, когда у зятя пошли дела в гору в бизнесе, зауважал в какой-то степени, Нина же стояла на своем до последнего — не достоин и никогда не будет.

— У меня есть своя квартира. У меня есть свои привычки. У меня есть свои желания. Мне не пять лет и я не собираюсь отчитываться, мама, зачем переезжаю. Повторю еще раз: я благодарна вам с папой, что поддержали меня в трудную минуту. Но не пытайся убедить себя, что что-то поменялось с тех пор, когда мне было двадцать, мам… Ничего не поменялось… Я такая же…

Начинала Ксюша говорить так, будто чеканила каждое слово, интонация была сухой, голос уверенным, а последние пару фраз произнесла уже практически ласково. И сама вспомнила, как в двадцать уходила, и Нину заставила в тот день вернуться. Не самый простой для нее день…

* * *

Прошлое…

Ксюша забрасывала вещи в чемодан, испытывая небывалую эйфорию, заглушавшую все: чувство вины, осознание, что своим поведением делает больно матери и отцу, что не оправдывает их надежды, что идет наперекор…

Она уже перестрадала все это. Теперь же, увидев, как «тепло» они готовы принять ее выбор — Ваню — поняла, что страдала зря.

Это ее жизнь. И решения ее. И если она выбрала Ивана — они должны были принять. Хотя бы потому, что ни она сама, ни он ничего от них не просили, не хотели, не требовали, кроме шанса доказать — они все делают правильно.

Игорь с Ниной же восприняли его не просто в штыки. Первая же встреча обернулась скандалом. Таким, что теперь Ваня стоял на улице, курил… Игорь закрылся в кабинете, Нина же металась по дочкиной комнате, прося, моля, требуя…

— Да он же дикий, дочь! Да ты видела, как он на отца смотрел? Да он же тебя пришибет, если что-то поперек скажешь!

— Мама, — Ксюша пропускала слова мимо ушей. Спорить не было смысла. А видела… Да. Она все видела.

Видела, как отец смотрел на Бродягу, будто на навозную кучу, как мать подколки отпускала, намекая на то, что для него умение вилкой орудовать — уже великий успех. Все видела… Все чувствовала… Только понять не могла, откуда в них столько желчи, откуда этот сраный снобизм? Откуда эта святая уверенность, что они лучше, что они для Ксюши важнее, что они «позволяют ей поиграться, а когда придет время — пресекут на корню, приведут ей нормального парня — ровню»?

— Я не пущу тебя! — Нина в прямом смысле готова была лечь грудью на амбразуру. Сейчас амбразурой была дверь из комнаты дочери.

Мать руками ухватилась по разные стороны дверного косяка… Во взгляде решительность. Вот только истеричная. А у Ксюши — спокойная…

— Я через окно выйду. Ты меня знаешь…

— Забьем, значит. Я не пущу тебя к этому дикарю. Он тебе всю жизнь испортит! Ты не привыкла к этому. К нищете, к грубости… А он набухается с дружками — руку поднимет. Я не пущу тебя, дочь…

Это было бы смешно. Было бы, если бы не злило так сильно.

Нина судила о человеке, которого абсолютно не знала. Судила жестоко, безапелляционно, обвиняла во всех смертных грехах просто потому, что отличался. Что не стеснялся своих скромных пока возможностей, что не бросился кланяться в ножки и умолять, чтобы позволили целовать песок, по которому их дочь ходила, что не стал хамство терпеть…

— Я не спрашиваю тебя. Я все равно уйду.

И с каждым новым словом Ксюша только убеждалась в своей правоте. Ваня — тот самый. Единственный, который и ее понимает лучше всех, и она его… А родители… Даже не страшно было, что бесятся сейчас. По заслугам. Сами виноваты.