Книга Вендетта, или История всеми забытого - Мария Корелли

Я прибавил шаг, настроение мое все поднималось по мере приближения к цели. Меня переполняли сладостное ожидание и страстное нетерпение, мне хотелось как можно скорее заключить Нину в свои объятия, посмотреть в ее дивно сверкающие любящие глаза. Мне не терпелось пожать руку Гвидо, а что до Стеллы – я знал, что в этот час малышка уже спит, однако, считал я, ее нужно будет разбудить, чтобы она увидела меня. Я чувствовал, что счастье мое будет неполным, пока я не поцелую ее ангельское личико и не коснусь ее чудесных золотистых локонов.

Но тише! Что это? Я остановился как вкопанный, словно схваченный невидимой рукой, и прислушался. Что это за звуки? Не переливы ли это веселого и сладкого смеха? Я задрожал всем телом. То был столь знакомый мне серебристый смех моей жены. Сердце у меня упало, и я стоял, не зная, что делать. Она могла вот так смеяться, считая, что я мертв, погиб и навсегда для нее потерян?! Внезапно я заметил мелькнувшее за деревьями белое платье и, повинуясь безотчетному порыву, тихонько шагнул в сторону, спрятавшись за плотным покровом листвы, откуда мог все видеть, оставаясь незамеченным. Звонкий смех снова нарушил тишину, и его беззаботность, словно острым кинжалом, пронзила мой разум! Она была счастлива, даже веселилась, с радостным сердцем гуляя здесь при свете луны, в то время как я… Я ожидал найти ее запертой в четырех стенах своей комнаты или же преклонившей колени в небольшой часовне перед образом Скорбящей Мадонны и слезно молящейся об упокоении моей души! Да, я ожидал именно этого – мы, мужчины, превращаемся в глупцов, когда любим! Внезапно меня поразила жуткая мысль. Не сошла ли она с ума? Неужели потрясение и горе из-за моей скоропостижной смерти помутили ее нежный разум? Бродила ли она, бедное дитя, словно Офелия, не сознавая, куда идет, и не была ли ее мнимая веселость лишь плодом фантазий помутненного рассудка? Я содрогнулся от одной мысли об этом и, слегка раздвинув скрывавшие меня ветви, тревожно огляделся по сторонам.

Ко мне медленно приближались две фигуры: моя жена и мой друг Гвидо Феррари. Ну, в этом не было ничего особенного, так и должно быть – разве Гвидо не был мне как брат? Он почти обязан в меру сил и возможностей утешать и поддерживать Нину. Но что это, что?! Не подвело ли меня зрение? Она лишь опиралась о его руку, чтобы не упасть? Или… С моих уст сорвалось проклятие, скорее напоминавшее мучительный стон! О господи, лучше бы я умер! Лучше бы я так и не открыл гроб, где покоился с миром! Что такое смерть, что такое пережитые мной в склепе ужасы по сравнению с обрушившимися на меня в тот миг страданиями? Память о них до сих пор жжет меня неугасимым огнем, и рука моя непроизвольно сжимается, стараясь прогнать прочь жгучую горечь тех мгновений! Не знаю, как я обуздал охватившую меня кровожадную свирепость, как мне удалось заставить себя оставаться неподвижным и безмолвным в своем укрытии. Но я совладал с собой. Я до конца досмотрел эту жалкую комедию и безмолвно взирал на то, как меня предавали! Я видел, как мою честь словно стальным клинком пронзили те, кому я верил больше всех, и все же ничем себя не выдал!

Они – Гвидо Феррари и моя жена – так близко подошли к моему убежищу, что я видел каждый их жест и слышал каждое произнесенное ими слово. Они остановились в трех шагах от меня. Его рука обвивала ее талию, а она небрежно обнимала его за шею, положив голову ему на плечо. Именно так она тысячу раз прогуливалась со мной! Она была одета во все белое, не считая яркого пятна около сердца – там красовалась роза, алая, как кровь. Цветок удерживала булавка с бриллиантами, сверкавшими в лунном свете. У меня в голове мелькнула дикая мысль, что вместо розы должна алеть настоящая кровь, а на месте булавки должен торчать кинжал! Но оружия при мне не было, и я молча смотрел на нее сухими глазами. Она была прекрасна, восхитительно прекрасна! Ни следа горя не отражалось на ее дивном лице, глаза ее, как и прежде, смотрели томным, ясным и нежным взором, губы осеняла детская улыбка, такая невинная и доверчивая! Она заговорила, и – о Боже! – от ее низкого чарующего голоса у меня голова пошла кругом и сердце екнуло в груди.

– Ах, глупый Гвидо! – мечтательно-шутливо произнесла она. – Вот интересно, что бы случилось, если бы Фабио не умер так своевременно.

Я с нетерпением ждал ответа. Гвидо тихонько рассмеялся.

– Он бы никогда ничего не узнал. Ты для него слишком умна, крошка моя! К тому же его спасало собственное тщеславие, он был столь высокого о себе мнения, что никогда бы и не помыслил, что ты можешь оказаться неравнодушной к другому мужчине.

Моя жена – безупречный алмаз женской верности – вздохнула с едва заметным волнением.

– Я рада, что он умер, – пробормотала она, – однако, мой милый Гвидо, ты так неосторожен. Теперь тебе нельзя столь часто навещать меня: пойдут разговоры среди слуг! И потом, мне нужно по крайней мере полгода соблюдать траур, а еще нужно обдумать множество других вещей.

Пальцы Гвидо перебирали драгоценное ожерелье, висевшее у нее на шее. Он наклонился и поцеловал то место, где располагался самый большой камень. «Еще, еще разок, сударь мой, прошу вас! Пусть угрызения совести не помешают вашему заслуженному удовольствию! Покройте лобзаниями эту белую плоть – она же принадлежит всем! Десятком поцелуев больше или меньше – не имеет значения!» – Такие безумные мысли одолевали меня, затаившегося за деревьями, а звериная ярость заставляла кровь стучать в висках сотней молотков.

– Более того, любовь моя, – ответил он ей, – мне почти жаль, что Фабио умер! Пока он был жив, он превосходно играл роль защитной завесы: сам того не осознавая, являлся надежным хранителем правил поведения и морали для нас обоих, да таким, что лучше и придумать нельзя!

Закрывавшие меня ветви чуть хрустнули и зашелестели. Моя жена вздрогнула и тревожно огляделась по сторонам.

– Тише! – нервно сказала она. – Его лишь вчера похоронили, и говорят, что иногда появляются призраки. Да еще эта тропинка – жаль, что мы сюда пришли: он так любил здесь гулять. К тому же, – с легким оттенком сожаления добавила она, – он ведь все-таки отец моего ребенка, и тебе надо об этом подумать.

– Господи Боже! – с жаром воскликнул Гвидо. – Разве я об этом не думаю? Да! И проклинаю его за каждый поцелуй, что он украл с твоих губ!

Я слушал в каком-то оцепенении. Вот новая фаза развития семейного кодекса! Мужья объявлялись ворами: они «крали» поцелуи, и лишь объятия любовников считались честными! Ах, мой дорогой друг, мой более чем брат, как же в то мгновение ты был близок к смерти! Видел бы ты мое мертвенно-бледное лицо, глядевшее на тебя из-за темных ветвей, знал бы ты, какая ярость во мне бушевала, – ты бы за свою жизнь и гроша ломаного не дал!

– Почему ты за него вышла? – спросил он после недолгого молчания, во время которого поигрывал белокурыми локонами, ниспадавшими ей на грудь.

Она взглянула на него, недовольно надув губы, и пожала плечами.

– Почему? Потому что я устала от монастыря и всех этих тупых, возвышенных наставлений монахинь. А еще потому, что он был богат, а я – ужасно бедна. Ненавижу бедность! К тому же он меня любил. – В ее глазах промелькнуло зловещее торжество. – Да, он просто с ума по мне сходил, и…