Книга Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин

Все чаще он тайком от музы летал любоваться Бездной. Полюбуется и обратно. С каждым разом Бездна казалась ему все страшнее и непонятнее. Как это вам объяснить? Вот вы представьте себе следующее. Где на Земле звезды наиболее ярки и притягательны? Правильно, в горах. Вот и представьте себе, что отправились вы в горы, смотреть на звезды. Ночь. Вы лежите и вглядываетесь в алмазные россыпи далеких звезд. В ночной траве шуршат скорпионы и тарантулы. Где-то неподалеку начинают свою жуткую поминальную песнь шакалы. Собственно, им все равно кого поминать, но в эту ночь вы почему-то начинаете осознавать, что они поминают именно вас. И конечно же начинают приходить в голову разные страхи и ужасы. Вы понимаете, что именно сегодня на редкость беззащитны, любой снежный человек может утащить за перевалы на холодные вершины, в ближайших мазарах начинают постукивать косточками оживающие мертвецы, в небе кружат летучие мыши, обожающие человеческую кровь, а уж возможность нападения снежного барса этой ночью вам кажется просто невинной и обязательной шалостью домашнего котенка.

Вот так примерно и чувствовал себя Лютиков. Только для него все возможные опасности исходили от живущих в Бездне демиургов.

Ведь, в сущности, что такое Бездна? Скопление миров, разбегающихся друг от друга, и не только потому, что в тесноте невозможно жить. Редко какие демиурги уживаются с другими. Если ты сам начинаешь строить и перестраивать миры, то вполне естественно, что твоя личная точка на это самое строительство начинает кардинально расходиться с точками зрения других демиургов. Зря, что ли, Лев Николаевич Толстой в конце жизни начал переписывать Библию? Он ведь и до Шекспира добраться мечтал. Было такое, было! А Иван Алексеевич Бунин в свою очередь приглядывался к графу Толстому. Очень уж ему хотелось увидеть мир, выстроенный из чистого и прозрачного текста без безобразных толстовских длиннот. Демиурги всегда со странностями. Одному лаконичность не нравится, ему обязательно необходимо, чтобы верхушки созданных им гор светились молочно и призрачно, медленно наливаясь рассветной алостью, а потом вдруг расступились и пропустили в черные и еще усыпанные крупными звездами небеса сверкающий диск солнца. А другие за особыми красотами не гонятся. Им главное, чтобы солнце выплыло из-за угольно-темных угловатых гор и осветило бедный и лишенный красок мир.

Разные точки зрения на один и тот же предмет и заставляют демиургов держаться в одиночестве и подальше друг от друга. А в результате галактики разбегаются, Вселенная расширяется, а энтропия, как ей и полагается, все растет.

Вглядываясь в черное пространство, заполненное звездами, Лютиков приходил постепенно к мысли, что все во Вселенной воссоздано Словом, да и сама Вселенная казалась ему миром, созданным из тысяч и десятков тысяч слов, каждое из которых обладало всемогуществом.

Что происходило в Раю?

Ничего особенного не происходило. Поэты писали стихи. Прозаики трудились над рассказами, повестями, романами и новеллами. Главное, чтобы все устремления были к светлому будущему. Талант должен прославлять Царствие Небесное, вот все и писали, только каждый в Царствие Небесное вкладывал свое понятие, каждый видел его по-своему.

Особой беды в том не было. Предполагать мог каждый, а вот располагать мог только один.

Вот это Лютикова и бесило. Все говорили, что трудно быть независимым демиургом, Лютикову же казалось, что назначенным демиургом быть еще труднее. Потому что независимый демиург творит лишь из собственных представлений о мире, а назначенный демиург всегда обязан исходить из представлений чужих.

А тот, кто демиургом не считался? Каково было ему?

Демиург создает свой мир, ученик или подражатель опираются на чужие фантазии.

И тут сколько бы муза руками ни помавала, помощи от нее дождаться трудно. Тут уж либо уходи из Рая, либо твори, как тебе говорят.

Понятно, что постепенно перед Лютиковым вставала проблема выбора. Прав был староста Сланский, стоять у Бездны на краю опасно, голова может закружиться, а уж в грех гордыни впасть было еще проще.

Доставали доброхоты.

Всегда найдется десяток людей, которые точно знают, как тебе надо писать и как тебе писать не надо. А о чем тебе писать вопрос даже и не стоял, конечно же о светлом будущем! Вы это оставьте — негативные построения в Раю! Рай, он и есть Рай, не надо сыр-бор городить, не стоит пытаться видеть в его обитателях различные червоточины… Надо же, конфликты в Раю пытаются увидеть. А их и нет, конфликтов этих. Борьба есть, а конфликтов нет. Потому что все борются за лучшее против хорошего.

Как-то незадолго до кончины Лютикову попал в руки фантастический роман о пришельцах, написанный одним из партийных руководителей Царицынской области. Прочитав его, Лютиков долго смеялся — мужик явно готовился к загробной жизни, а потому отмаливал грехи. Стоило ли удивляться, что Иисус Христос у автора, как, впрочем, Мухаммед, Моисей, Будда, Маркс, были пришельцами и одновременно атлантами. Он бы еще в это число царя Ирода включил! Правда, как автор ни старался, а его сущность выглядывала из строчек романа, словно бы интересовалась у читателя: «А что это вы тут делаете, люди добрые?»

Можно ли всерьез было воспринимать такое? «Моисей и заметно одряхлевший рабби Елигуд стояли на горе Скопус в Иерусалиме у громадной синагоги и как всегда горячо спорили.

— Что Марк Шагал!.. Что Марк Шагал! — кричал Моисей. — Подумаешь, двенадцать витражей в синагоге сделал. Убивать надо таких Шагалов!

— Разве можно так говорить, уважаемый Моше? За что убивать?

— Царь Соломон приказал уничтожить Адонирама — строителя первого храма, чтобы тот не сделал что-либо подобного для другого властителя. Я, конечно, шучу. Но если говорить серьезно, в Иерусалиме, помимо синагог, пора начать строительство храма, достойного великого Эрец Исраэля».

Так и хотелось автору сказать: ну и шуточки у вас, боцман!

А чего стоила помещенная в романе розыскная ориентировка на Иисуса!

Теперь Лютикову казалось, что такие ребята, как этот автор, и после смерти не пропадут. Урвут свою толику счастья, в лепешку разобьются, но в Граде Небесном обязательно станут жить. И с появлением таких жителей Град Небесный неизбежно обратится в Град Обреченный…

От того, да и не только от того, а скорее даже не столько от того, жить в райской экспериментальной обители Лютикову не особенно хотелось. Конечно, поначалу он попал в струю, да и с музой Лютикову здорово повезло, только вот ведь какая штука, рано или поздно везение лютиковское должно было закончиться.

Дело заключалось в том, что Рай, по сути своей, это общежитие, почти армейский социум, где каждый спит на своей койке, но команды выполняет одни и те же. Да и задача была поставлена, от райского жителя одного и требовали — чтобы трудом своим неустанно крепил он Царствие Небесное, не поддаваясь соблазнительным призывам далеких грешных душ и их потусторонних покровителей.

А Лютиков в силу поэтичности своей души был индивидуалистом. Поэзия всегда интимна. Еще Евгений Евтушенко верно подметил, что для влюбленного в признании любимой может быть только местоимение «я», использование местоимения «мы» обязательно заставит любимую испуганно вскрикнуть: «А сколько вас?» То, что разрешено венценосному правителю, никогда не будет возможным для единичной поэтической души. Так поэту Евтушенко за такие его мысли на том свете досталось, и на этом его до сих пор с нетерпением ждут, хотя и ежу понятно, что райской жизни неугомонный Евгений после смерти никогда не увидит. Грешен азм…