Книга Знак Огня - Роберт Говард

— А где мой сикх? — неожиданно спросил американец, глядя в глаза правителю. — Твои езиды увели или унесли его с собой, убив другого моего спутника — Ахмад-шаха.

Перс явно переусердствовал, изображая на лице удивление и непонимание.

— Понятия не имею, о ком ты говоришь, — сказал он. — Никакого пленного езиды не приводили.

Гордон понял, что шейх лжет, но не менее ясно ему было и то, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут, по крайней мере сейчас. Точные причины, по которым Отман ибн Азиз отрицает, что ему известна судьба Лала Сингха, были скрыты от Гордона, но настаивать на объяснении после формального, но недвусмысленного отказа было бы непростительно неучтиво, да и откровенно опасно.

Шейх сделал знак стражнику, и тот вновь ударил в гонг. В зал опять тотчас же вошел Муса и замер, низко склонившись перед троном.

— Муса проводит тебя в комнату, куда тебе принесут еду и вино, — сказал правитель. — Разумеется, ты мой гость, а не пленник. Стража не будет приставлена к тебе, как не будет заперта и твоя комната. И все же я должен попросить тебя не выходить из нее, пока я не пришлю за тобой слугу. Мои люди очень подозрительно относятся к иностранцам, и пока ты официально не посвящен в члены нашего братства, сам понимаешь…

Что должен был понимать Гордон, шейх уточнять не стал.

Глава четвертая: ШЕПЧУЩИЕ КЛИНКИ

Бесстрастный и молчаливый Муса вывел Гордона из тронного зала, провел между двумя шеренгами сверкающих доспехами охранников и жестом пригласил американца следовать за ним по узкому извилистому коридору, уходившему в глубь дворца. Вскоре коридор привел их к черной двери, за которой скрывалась комната с куполообразным потолком, покрытым тонкой резьбой. Окон и других дверей в этой комнате не было; свет и воздух проходили в нее через небольшие отверстия по окружности купола. Тяжелые бархатные портьеры скрывали стены помещения, толстые дорогие ковры устилали пол. Впрочем, из мебели в комнате присутствовал лишь один низкий, обитый бархатом диван.

Муса поклонился и вышел из комнаты, оставив Гордона одного. Проводив взглядом закрывшего за собой дверь слугу, американец сел на диван и задумался. Подумать ему было о чем. За всю его жизнь, полную опасностей и приключений, ему еще не доводилось оказываться в столь странной ситуации. Так, например, совершенно неуместными казались его армейские сапоги и брюки цвета хаки в этом таинственном городе, где само время словно вернулось едва ли не на тысячелетие назад. И в то же время Гордону казалось, что все окружающее ему знакомо — или было знакомо когда-то. Но когда?.. Видимо, очень, очень давно… Он вдруг живо представил себе самого себя — черноглазого, черноволосого воина из далеких западных стран, облаченного в кольчугу крестоносца, пробирающегося по таинственным, полным опасностей замкам и подземельям города ассасинов.

Гордон нетерпеливо оборвал себя. Он и без того склонялся к вере в перевоплощения души и не нуждался в дополнительных доказательствах. Скорее наоборот, здесь, в Шализаре, правитель которого словно нарочно стремился воссоздать атмосферу многовековой давности, Гордон интуитивно чувствовал присутствие какой-то могучей, скрытой, но абсолютно не мистической, а напротив — совершенно реальной силы.

Что это была за сила? Разумеется, чья-то могучая политическая воля. Воля одной из великих держав, сцепившихся в смертельной (пока еще скрытой, закулисной) схватке за власть, влияние и владение Индией, страной-ключом ко всей Азии.

За этим орденом фанатиков-наркоманов стояло нечто большее, чем воля его основателя — персидского мечтателя. Чего стоило одно лишь воссоздание этого древнего города! Гордон очень сомневался в том, что на это мероприятие были потрачены деньги лишь из личного состояния Отмана. Вряд ли на это дело хватило бы любого, даже самого огромного частного состояния, даже принадлежащего наследнику персидских шейхов. Нет, за постройкой Шализара явно скрывались иные — почти безграничные средства, которые может предоставить лишь один источник — казна большого, богатого государства.

Впрочем, долго размышлять над тайными пружинами финансирования этого змеиного гнезда Гордон не стал. Сейчас его не столько волновали политические аспекты существования Шализара, и даже не собственное — весьма неопределенное — положение, сколько судьба Лала Сингха. Забыв о судьбах мира и народов, почти забыв о себе, американец нервно ходил из угла в угол комнаты, словно тигр по клетке, и ломал голову над тем, где и в каком состоянии мог находиться в данный момент его верный сикх. То, что Отман отказался признавать присутствие пленника в Шализаре, давало пищу для самых мрачных предположений.

Услышав за дверью приближающиеся шаги, Гордон заставил себя сесть на диван и даже лениво-небрежно развалиться на нем. В комнату вошел Муса, за которым следовал высокий чернокожий раб с золотым подносом, уставленным разными блюдами, и с чеканным золоченым кувшином вина. Муса поспешил закрыть за собой дверь, однако от внимательных глаз Гордона не ускользнул блик на полированной стали шлема, мелькнувшего за портьерой на противоположной стороне коридора, по всей видимости прикрывавшей спрятанную за ней потайную нишу. Итак, Отман солгал, сказав, что к американцу не будет приставлена стража. Гордон тотчас же почувствовал себя свободным отданного им обязательства не покидать выделенного ему помещения.

— Вино из Шираза, сагиб. И угощение. — Муса сделал приглашающий к трапезе жест. — А кроме того, сейчас к вам пришлют нежную и ласковую девушку — чтобы сагибу не было скучно у нас в гостях.

Гордон хотел было отказаться, но понял, что женщину к нему все равно пришлют — хотя бы для того, чтобы присматривать за ним, и, решив не осложнять себе жизнь, а также не раздражать попусту своих «гостеприимных» хозяев, одобрительно кивнул.

Муса жестом приказал рабу поставить поднос на пол, сам попробовал каждое блюдо, отпил вина и, поклонившись, покинул комнату, пинком подгоняя чуть замешкавшегося негра. Гордон, внимательный и напряженный, словно волк, пробравшийся на деревенский скотный двор, отметил про себя, что вино перс попробовал в последнюю очередь, а на выходе из комнаты его слегка покачивало. Когда дверь за слугами закрылась, Гордон поднес к лицу кувшин и принюхался. Нужно было обладать очень тонким и тренированным обонянием, чтобы распознать в букете терпкого вина едва уловимый, но знакомый посторонний аромат. Нет, это был запах не яда, а одного из бесчисленных восточных дурманящих веществ, вызывающих у человека кратковременный, но глубокий, беспробудный сон. Вот почему перс и поспешил покинуть комнату, отпив из кувшина. Он стремился скрыться за дверью раньше, чем снотворное его одолеет. Гордон даже предположил, что шейх, быть может, все же решил попробовать перетащить его, сонного, в «райский» сад.

Многолетний опыт пребывания при самых разных восточных дворах подсказал американцу, что в этом случае вряд ли кто-то стал бы возиться с подкладыванием яда или дурмана в еду — это занимает больше времени и сил, а кроме того — легче обнаруживается.

Вот почему, еще раз осмотревшись, он отдал должное принесенным угощениям, чтобы подкрепить силы.