Книга Игрушка для волка, или Оборотни всегда в цене - Матильда Старр

Нет, конечно, Инга уже выяснила, что мир населяют не только люди, что есть существа, похожие на людей, но при этом представляющие из себя нечто совершенно иное. С другой стороны, если существуют эти духи, то, может быть, есть и кто-то еще столь же невероятный, но при этом вполне реальный.

— Я не понимаю, откуда, — не унимался Стас. — Она же не будущее предсказывает, не болезни наложением рук лечит, этого вон сплошь и рядом, какую газету ни открой. Она духов видит! Тебе ли не знать: этот дар случайно не достается.

— Хочешь знать? — старуха словно пронзила его взглядом.

Было видно, что Стасу трудно выдерживать взгляд старухи. Он сжал губы так, что они побелели, но все-таки не отвел глаз.

— Хочу, — твердо ответил он.

— Хорошо, — согласилась Анна и посмотрела теперь уже на Ингу. — Где ты родилась? — спросила она.

Вроде бы и невинный такой вопрос, но Инга вздрогнула.

Историю своего рождения она знала наизусть. Мать пересказывала ее раз за разом, а уж рассказчицей она была великолепной. События того трагического дня словно оживали перед ее глазами, так что Инге казалось, будто бы она сама при всем присутствовала. Впрочем, она и присутствовала в некотором смысле.

15

Старенькая «шестерка» тряслась по пыльной проселочной дороге.

— Когда тебе уже нормальную машину выдадут? Все-таки серьезное издание, а такая техника, — женщина на пассажирском сиденье была, что называется, очень беременна. Восьмой месяц пошел. Уже декретный отпуск на носу.

— Да кто ж мне даст хорошую? По колдобинам да буеракам ее убивать. Будет эта, пока совсем не загнется. Да и когда загнется, дадут такую же.

С чем, с чем, а с этим она была согласна. Экономика должна быть экономной, и никуда от этого не денешься.

На самом деле в эту командировку Марине ехать было совершенно не обязательно. Никто бы не стал настаивать на том, чтобы женщина на сносях несколько часов тряслась по пыльным дорогам. Никто, кроме нее самой. Уйти в декретный и не закончить серию очерков, над которой она работала, — это было как-то неправильно, непрофессионально. Марине казалось, что после такого отступничества она уже никогда не сможет вернуться в журналистику. А вернуться хотелось очень.

Разве есть на свете работа лучше этой? Всегда быть в курсе событий, всегда первой узнавать новости, и только от тебя зависит, какими предстанут эти новости перед другими. Для кого-то — юношеский максимализм, а для нее — целая жизнь.

— Ты хоть как сама, устала? — водитель смотрел на нее с тревогой. — Что-то больно бледная.

— Да нет, все в порядке.

«В порядке» было еще минут десять, а потом в одну минуту вдруг все переменилось. Белье и платье мигом стало мокрым, и Марина поняла: воды отошли.

— Коль, я, кажется, рожаю, — испуганно сказала она водителю.

— Это ты так пошутила, — он с надеждой посмотрел на нее.

— Нет.

— До города на этой колымаге да еще по такой дороге еще полтора часа. Не доедем. Доберемся до ближайшей деревни, фельдшера найдем, а там и скорую вызовем. Не волнуйся…

Легко сказать — не волнуйся! А если есть о чем волноваться!

— Срок еще маленький, — задыхаясь и морщась от боли, проговорила она.

— Ничего, справимся! Ты, главное, не нервничай и… дыши, что ли… В общем, делай, что там вам положено.

Водитель был бледен, по его лбу скатывались крупные капли пота. Испугался не меньше, чем она.

— Вон поворот… Указатель… Сейчас…

Деревенька. Николай остановился возле первого попавшегося дома да застучал в двери. Навстречу ему вышла пожилая женщина.

— Как у вас тут к фельдшеру проехать? У меня вон человек рожает.

— Да нет у нас фельдшера в деревне, сынок, до фельдшера километров пять, ехать надоть во-он туда, — она указала куда-то за спину водителя.

Марина вскрикнула от боли. Женщина услышала, подошла к машине, окинула роженицу взглядом и сказала:

— Так не доедете вы до фельдшера-то. Давай-ка неси ее в дом.

— А вы поможете? — с сомнением спросил водитель.

Медицинским познаниям деревенских бабушек выросший и воспитанный в городе Николай не особенно-то доверял.

— А у тебя что, выбор есть?

Марина уже почти ничего не соображала от боли. Вот вроде бы ее заносят в хату, укладывают то ли на кровать, то ли еще на какую лежанку.

Рядом звучит голос женщины:

— Не боись, милая, все будет хорошо.

А потом она выходит, и из соседней комнаты доносятся голоса, один знакомый, тот, который только что успокаивал, а другой — низкий, мужской, недовольный.

Мужчина явно сердится:

— Ты не должна. Пусть везут ее к фельдшеру, да куда угодно! Она чужачка, ей нельзя к тебе.

Марина прислушивается. К фельдшеру? Здесь нельзя? Чужачка? Это ведь они про нее. Какой ей сейчас фельдшер? Женщина же точно сказала — не доедет. Неужели прогонят?

— А он ее уже и привез куда угодно, — возражает женщина. — Прямо к моему дому привез. И ежели я в помощи откажу, то зачем тогда вообще!..

— Ты не понимаешь, — пытается спорить мужчина.

— Как же мне глупой понимать? — усмехается женщина. — Все я понимаю. Лучше, чем ты думаешь. Дай пройти.

Старушка вернулась.

— Не боись, дорогая, достанем мы твою принцессу. Тужься давай. Еще чуть-чуть.

Принцессу? Девочку что ли?

— На УЗИ сказали, что мальчик, — задыхаясь от боли, простонала она.

— Ну на вашем УЗИ чего только не скажут. Давай, милая, тужься.

А потом было столько боли, что, казалось, и выдержать невозможно. Но Марина выдержала. А когда поняла, что уже все, испугалась больше, чем когда-нибудь в своей жизни.

— Не кричит, — пересохшими и искусанными до крови губами прошептала она. — Почему не кричит?

— Не боись, закричит, — откуда-то, словно издалека прозвучал голос женщины.

И Марина вдруг поверила, что волноваться не о чем, все будет хорошо. А спустя вечность, а может быть, несколько секунд раздался недовольный писк. Не плач даже.

И тут же на грудь ей лег сверток из грубой материи. Из свертка на нее смотрели самые красивые в мире глаза.

Час спустя Николай уже вез ее с малышкой в больницу.

Марина потом очень жалела, что не поблагодарила толком пожилую женщину. Куда они свернули, она напрочь не помнила. Это как раз было не так уж и странно. А вот, что название деревни не запомнил Николай, было куда удивительнее. Хотя и тут — ничего необъяснимого. Он тогда так перепугался, что, наверное, имя свое забыл.