Книга Секретный агент S-25, или Обреченная любовь - Валентин Лавров

— И другое. — Соколов напряженно посмотрел в лицо полковника. — Сейчас Мартынов гоняется за известной вам Верой фон Лауниц, которая нелегально проникла в Россию с паспортом Софьи Бланк, подданной Швейцарии. Эта женщина оказала российской разведке большие услуги.

Батюшев насторожился:

— С какой целью проникла?

Соколов невозмутимо отвечал:

— Чтобы увидать меня.

— И все? — На физиономии Батюшева отразилась непередаваемая гамма чувств — от удивления до зависти. Махнул рукой. — Впрочем, влюбленная женщина может выкинуть такой фортель. И что вы хотите?

— Чтобы наша разведка оказала своему проверенному сотруднику Вере фон Лауниц необходимую поддержку.

— Хорошо, сделаю все от меня зависящее. Приходите на «кукушку» в шесть вечера.

Когда в указанное время Соколов появился на конспиративной квартире, Батюшев уже поджидал его. Он сказал:

— Наш новый план одобрен. Отправляетесь завтра из Москвы военным эшелоном по маршруту Москв — Смоленск — Орша — Минск. В Минске будет сформирован отряд, в который войдете и вы, — об этом мы побеспокоились. С отрядом по железной дороге двинетесь далее — в штаб армии Юго-Западного фронта, которым командует генерал Гутор. Вас припишут к разведывательному полку. Вот вам новое предписание. О вашей миссии, как вы настояли, знает лишь самый ограниченный круг лиц. — Батюшев долго глядел в лицо Соколова, пожал ему руку. — Удачи вам, Аполлинарий Николаевич! Я верю в вас…

— А что с Верой?

— Ее оставят в покое.

Батюшев умолчал о сюрпризе, который он приготовил для гения сыска. Читатель своевременно узнает о нем.

В тот же вечер десятичасовым поездом Соколов отбыл в Москву. Он хотел хоть краткое время побыть с женой Мари и сыном Иваном.

Долгий взгляд

В субботу 28 января 1917 года Соколов прибыл в Москву на Николаевский вокзал. Как обычно, он был одет в полковничью шинель, по перрону ступал широко и стремительно, левая рука, по гвардейской привычке придерживать шашку, была словно привязана к бедру.

Носильщик, едва поспевая, тащил за Соколовым большой кожаный чемодан. Москва, древняя, громадная и людная, с множеством колясок и тяжелогруженых возов, с пестрой толпой прохожих, была засыпана свежим обильным снегом и казалась городом волшебной красоты из детской сказки.

Дворники деревянными лопатами собирали снег возле тротуара в большие кучи. Городовые, придерживая шашку, прохаживались возле своих будок, разглядывая бесконечную череду пешеходов, готовые в любой момент задержать подозрительное лицо. Разрезая пополам вокзальную площадь, несся трамвай, и пешеходы суетливо перебегали через рельсы. Испуская резкие звуки клаксоном, из вокзальных ворот выезжал санитарный автомобиль, и на льду пробуксовывали колеса с металлическими спицами.

Чемодан был положен в небольшие саночки. Извозчик, молодой парень на деревяшке вместо ноги, забрался на облучок, дернул вожжи. Саночки выехали на Каланчевку, оставили справа старинную и узкую, как пожарная кишка, Домниковскую улицу, прокатили мимо гостиницы «Петербург». Невысокая, крепкая лошадка с лоснящимися боками стучала подковами по наезженной дороге, и порой снег срывался с задних копыт и летел в седоков. Наконец сбавив ход, лошадка стала подниматься в гору.

И вот предстало в своей древней красе великолепное творение Дмитрия Ухтомского — Красные ворота с трубящим архангелом на шпиле. Повернули направо, мимо трехэтажного дома с угловыми балконами — здесь осенью 1814 года родился поэт Лермонтов.

Открылся дом под номером 19 по Большой Спасской, с громадной рекламой шоколадной фабрики Эйнема, занимавшей почти всю торцовую стену.

Старый знакомец, дворник Платон, старательно царапал скребком по тротуару, испуская отвратительные звуки и не обращая внимания на сыщика. Соколов не упустил случая подтрунить над Платоном. Он дал ему под зад пинка, страшным голосом крикнул:

— Чего, старый пень, тишину нарушаешь?

Подслеповатый Платон, оскорбленный в чувствах, не сразу разглядев гения сыска, прогундосил:

— Зачем деретесь? Если каждый прохожий под зад пинать станет… Вот свистну сейчас городового. — И вдруг узнал Соколова, торопливо сдернул с ушей баранью шапку и выкрикнул фистулой: — Здравия желаю, ваше сиятельство. Аполлинарий Николаевич! Простите, не сразу признал вас. Дозвольте чемоданчик поднести…

Три года назад, в декабре 1913-го, проведав о доносе дворника, Соколов засунул Платона головой в унитаз. По необъяснимой логике, с той поры барина с шестого этажа дворник полюбил еще сильней.

* * *

Как всегда после долгой разлуки, в доме начался переполох.

Мари, счастливо улыбаясь, ласково провела теплой ладошкой по щеке мужа:

— Вас, Аполлинарий Николаевич, узнать трудно… В вашем облике появилось что-то новое. Вы стали похожи на античного героя.

Соколов обратил внимание на новое лицо, скромно стоявшее в коридоре, — полноватую, с пышным бюстом девицу в скромном темном платье, лет девятнадцати. Она с любопытством поглядывала на атлета и удерживала за руку вырывавшегося сына, строго выговаривая:

— Иван Аполлинарьевич, ведите себя прилично!

Мари представила:

— Это воспитательница Вани — Елена Гавриловна. Она учит русскому и французскому языкам, а также игре на фортепьяно и хорошим манерам.

Девица сделала изящный книксен, а Ваня воспользовался заминкой, вырвался, бросился к отцу и в мгновение ока, не без папашиной помощи, вскарабкался ему на плечи. Он гладил лицо и целовал отцовскую щеку, приговаривая:

— Ой, папочка, как я о тебе скучал, даже плакал один раз.

— Сынок, нам плакать не пристало, пусть плачут наши враги. Но почему Лукерья сейчас слезы льет?

Горничная прижалась лицом к плечу гения сыска:

— Наконец-то сокол наш ясный объявился! Разве дело — дом без хозяина? Это все равно что лампадка без фитиля. Но теперь заживем по-человечески…

— Эх, Луша, Россия не то место на земле, где можно нынче жить по-человечески. Душ включи да обед скорее на стол ставьте.

— Чёй-то душ? — удивилась Лушка. — Дорожному человеку, поди, теплую ванну принять полезней…

— Нет времени лежать в ванне.

Лушка побежала зажигать колонку и готовить барину свежее белье.

Мари округлила глаза:

— Как, опять уезжаете?

— У меня всего два свободных часа.

— Но почему?

Соколов развел руками и сказал лишь одно слово:

— Служба!

Мари от досады аж застонала, повела мужа в гостиную:

— А я размечталась: любимый приехал навсегда… Господи, когда кончится эта война?