Книга Смерти нет - Елена Купцова

Октябрьский переворот грянул как гром среди ясного неба. Впрочем, не столь уж и ясного. Дик Уорли, со свойственной ему прозорливостью, предупреждал Басаргина, что одним февралем дело не кончится. Поспешное отречение царя, беспомощные действия Временного правительства, нескончаемая чудовищная бойня на фронтах — все это не оставляло никаких надежд на благополучный исход. Кровавое колесо истории совершило свой чудовищный виток.

Басаргин понимал, что уж если он остался, обратной дороги нет. Надо приспосабливаться к новой жизни, в которой ему суждено быть простым гражданином, Владимиром Николаевичем Басаргиным. Превращение это не было безболезненным. Откровенный, ничем не прикрытый грабеж, насилие и произвол новых властей заставляли кровь закипать в жилах. В такие минуты Басаргина охватывало непреодолимое желание бежать из ставшей чужой и враждебной Москвы. Куда угодно, хоть на Дон к Деникину, к своим, и стрелять, стрелять в восставшего хама. Ненависть застилала глаза, мешая думать. Стрелять в кого? В таких же русских, как и он. Каких-нибудь Петьку, Ваську, Митьку. Так, кажется, звали сына их дворника Антипа, которого его мать спасла от воспаления легких в далеком, неправдоподобно далеком 1912 году.

Мысли путались. Откуда эта звериная ненависть одних русских к другим? От блеска и благополучия одних и чудовищной нищеты и бесправия других, от темноты и невежества, которыми ловко воспользовались большевики. «Так мы же сами, своими руками сделали им такой царский подарок, — думал в отчаянии Басаргин. — Поднесли Россию на блюде. Нате, ешьте. Они и съели. А кто бы отказался?»

Из-за ранения и контузии, полученной во время Кавказской кампании, Басаргин был признан негодным для военной службы. И о нем попросту забыли. Словно никогда не было подпоручика Владимира Басаргина. Он не знал, радоваться этому или огорчаться. Кроме военной службы, он ничего не знал и не умел и теперь совершенно не представлял, куда себя применить.

Но видно, не зря припомнил он дворника Антипа. Они встретились случайно на Тверском бульваре. Басаргин не узнал его, прошел мимо.

— Барин! Владимир Николаевич!

Басаргин обернулся и пригляделся к сгорбленному старику с совсем уже седой клочковатой бородой. Что-то знакомое и одновременно незнакомое было в его облике. Чего-то не хватало для полного узнавания. Басаргин понял — фартука и метлы.

— Антип! А я тебя и не узнал. Постарел ты, брат.

— Да уж, старость не радость. А я вас сразу признал.

— Как ты теперь? Где?

— Да уж живем — не тужим. Буржуев скинули, сразу дышать легче стало. Так что ничего.

Басаргин поморщился, словно хлебнул кислого.

— И много ты зла от бар видел?

— Я что, я ничего, — бормотнул смущенно старик. — А все одно — ксплуататоры. Я всю жизнь, почитай, метлой махал, а мой Митька у комиссаров в Наркомпроде, сам почти что комиссар. Бо-о-ольшая шишка. Так-то. Новая власть, она народ любит. А вы-то где, а, Владимир Николаевич?

— Я? Да считай что нигде.

— Нигде-е-е? Так пошли бы к Митьке. Он вас помнит, и барыню, матушку вашу тоже, царствие ей небесное. От смерти ведь его, почитай, спасла. Мы добро не забываем. Ишь как дело-то повернулось.

Так Басаргин попал в Наркомпрод. Митька, ныне Дмитрий Акимович, коренастый парень с круглым веснушчатым лицом, принял его поначалу настороженно, но быстро оттаял, видя, что спеси у бывшего барина как не было, так и нет, ударился в воспоминания и в конце концов определил Басаргина в отдел Заготхлеб, посоветовав написать в анкете в графе «Происхождение» — «из служащих». «Спокойнее будет», — пояснил он. Басаргин не стал возражать, понимая, что тот говорит из лучших побуждений. Так он стал служащим. Неисповедимы пути Господни.

Вероника Витольдовна Кзовская. Она возникла в его жизни вскоре после происшедшей с ним метаморфозы. Ее отец, известный в прошлом по Москве адвокат, работал в Наркомпроде юрисконсультом. Гордая полячка, называли ее. Высокая, статная, с изумительными васильковыми глазами, она была бы очень хороша собой, если бы не тяжелый, слишком волевой для женщины подбородок, сообщавший ее лицу нечто бульдожье. Была она громогласна и независима в суждениях. Где бы она ни появилась, через пять минут слушали только ее. Она рано осталась без матери и явно тяготилась жесткой опекой отца. Ее свободолюбивая натура рвалась на волю. Дружба ее с Басаргиным была дружбой двух людей, потерявших вдруг опору в жизни. Вырванные из привычной среды, они сразу потянулись друг к другу. Схожие детство и юность, общие воспоминания, общие потери делали их близкими и понятными. Кроме того, она так неприкрыто восхищалась им, что это не могло не польстить его мужскому самолюбию.

— Володечка, вы вылитый Дориан Грей! — восклицала она, улыбаясь, при этом воинственная линия подбородка смягчалась, делая ее почти хорошенькой.

Однажды они прогуливались вдвоем у Патриарших прудов, вспоминая, какие здесь были катания на коньках в прежние дни. Март был на исходе, лед почти стаял, вороны с хриплыми криками носились над темной водой.

— Володечка, а вы могли бы жениться на мне? — спросила она, пряча носик в муфту.

От соприкосновения с мехом вопрос вышел приглушенным, и Басаргин сначала подумал, что ослышался. «Нет, я решительно брежу», — подумал он.

— Могли бы? — Что?

— Жениться на мне.

Она продолжала идти, не поворачивая головы и уверенно переступая меховыми ботиками. Рука ее спокойно лежала на сгибе его локтя. Все было так обыденно, так буднично, что Басаргин растерялся и промолчал. Она совершенно застила его врасплох.

— Мне, верно, следует объясниться. Я говорю о фиктивном браке. Я ведь знаю, что вы не любите меня. Правда?

Басаргин промычал что-то нечленораздельное.

— Правда. — Она с некоторым усилием рассмеялась. — Я не буду для вас обузой. Разведемся при первой же возможности и останемся друзьями.

— Зачем это вам?

Басаргин наконец обрел куда-то запропастившийся голос.

— Не могу больше жить с отцом. Он попросту тиранит меня. Никак не поймет, что я уже выросла. Контролирует каждый мой шаг. Невыносимо!

— Но я…

— У вас есть другая женщина? Вы кого-то любите?

— Да.

— Кто она?

— Вы ее не знаете.

— Она здесь, в Москве?

— Нет.

— Скоро приедет?

— Не знаю. Мы потеряли друг друга из виду, но…

— Не понимаю, что вас смущает. Когда она приедет, мы оба уже снова будем свободными людьми. Это же чистая формальность. Ну что вам стоит сделать это для меня? Она и не узнает, а если и узнает, то мы вместе посмеемся.

Басаргин и сам не заметил, как согласился. Чистая формальность, не более.

Он плыл среди лилий в теплой, обласканной солнцем воде. Вернее, не плыл, а лежал, легко покачиваясь. Вода сама держала его, как упругий матрац, убаюкивала, усыпляла. Он не мог понять, спит он или бодрствует, но ощущение было настолько упоительным, что не хотелось разбираться. Он лежал на спине, закинув руки за голову, смотрел в небо сквозь полуприкрытые веки и ни о чем не думал. Блаженное состояние покоя охватило его. Лилии, как живые, тянулись к нему, он чувствовал их свежее, прохладное прикосновение к своему лицу, как поцелуи любви, как ласковые пальцы Марго. Она всегда напоминала ему лилию, особенно в белом платке медсестры. Сияющая прозрачной белизной головка на грациозном стебле. Марго…