Книга Планета битв - Сергей Волков

На постой нас с Цендоржем определили в гостевую избу – примечательное сооружение, двухэтажное, крепкое и основательное, как и все у беловодцев. Заправляла в гостевой избе Прасковья Карповна, пожилая круглолицая женщина, быстрая в движениях и острая на язык. Когда мы прибыли, оказалось, что в большой горнице (а комнаты в нашем временном жилище именовались архаично: светелка, опочивальня, горница) полным-полно народу, все больше молодых девушек. Рассевшись на лавках вдоль бревенчатых стен, они, похихикивая и перешептываясь, поглядывали на нас. Впервые за годы, проведенные на Медее, я обратил внимание, как изменилась женская одежда. Если вначале все ходили кто в чем был – комбинезоны, плащи из спас-комплектов, какие-то хламиды, скроенные на скорую руку из теплоизолянта, то теперь беловодские девицы щеголяли в настоящих платьях, украшенных ручной вышивкой, в вязаных безрукавках, в кожаных жакетиках и стеганых душегреях. Впрочем, ни одна из девушек не забыла, где ей выпало жить – у всех талии были перехвачены широкими поясами и то тут, то там меж вышитых узоров и цветов виднелись кольцевые рукояти звенчей.

Лапин с веселым изумлением обвел горницу взглядом и рявкнул:

– Прасковея! Эт-то что за посиделки?

– Так посиделки и есть, – затараторила хозяйка гостевой избы, знаками показывая девкам, что надо уходить. – Ты, батюшка, сам молодым был, знашь ведь, как оно – собралися, косточки помыли, погадали. А там уж и спать.

– Я те дам – погадали! – Несмотря на суровый тон, Прохор улыбался в усы. – Сколько раз говорено: держать избу в чистоте да в пустоте.

– Чистота да пустота на погосте хороши, – немедленно откликнулась Прасковья Карповна и тут же переключилась на нас: – Гости дорогие! Пожальте, люди добрые! Стол накроем, повечеряем. А может, баньку с дальней дороги? Или сразу в опочивальни?

Мы с Цендоржем замялись. Мимо, шелестя подолами, шмыгали все так же хихикающие девицы.

– Дядька Прохор! Чего ты нас погнал? Может, гостям вон с нами посидеть охота? Может, интересно им, а? – выпалила из девичьей стайки самая бойкая.

– Я те дам – интересно! Хворостиной! И отцу завтра скажу, какие такие предложения его дочь ненаглядная серьезным людям делает! – Прохор уже откровенно смеялся.

– Да ничего я не делаю. Па-адумаешь! – заворчала девушка под смех товарок. – Серьезные люди, тоже мне. Один тощой, второй косоглазый…

– Ефросинья! – рыкнул Лапин, и девки с хохотом выкатились за порог.

За окном немедленно грянул девичий хор. Я вслушался в слова и от удивления открыл рот. Высокий чистый голос Ефросиньи выводил:

Разложила девка тряпки на полу,

Раскидала карты-крести по углам,

Потеряла девка радость по весне,

Позабыла серьги-бусы по гостям…

Подруги подхватили:

По глазам колючей пылью белый свет,

По ушам фальшивой трелью белый стих,

По полям дырявой шалью белый снег,

По утрам усталой молью белый сон.

Ефросинья снова повела соло:

Развернулась бабской правдою стена,

Разревелась-раскачалась тишина.

По чужим простым словам, как по рукам,

По подставленным ногам – по головам.

Хор продолжил:

А в потресканном стакане старый чай,

Не хватило для разлету старых дел.

Фотографии – там звездочки и сны.

Как же сделать, чтоб всем было хорошо-о-о…

Ефросинья уже выводила следующий куплет:

Все что было – все, что помнила сама,

Смел котейка с подоконника хвостом.

Приносили женихи коньячок,

Объясняли женихи – что почем.

Закончили песню девушки отчаянно:

Кто под форточкой сидит – отгоняй.

Ночью холод разогнался с Оби,

Вспоминай почаще солнышко свое.

То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит…

– Откуда они такое знают? – спросил я у Лапина.

– А чего? Народная наша. Почему спрашиваешь?

– Это в конце Великого века написала Яна Дягилева. «Нюркина песня» называется. Я в темной зоне И-нета нашел, когда… Ну, неважно. В общем, была девушка такая. Пела – как дышала. Потом она… погибла, короче.

– Дела-а… – протянул Прохор. – У нас лет десять назад с Новосиба три десятка семей переселились. Они эту песню с собой и принесли. Вона как бывает – песня человека на две с лишком сотни лет пережила, а?

И тут же, спохватившись, кинулся, распахнул окошко и заорал в ночь:

– Глафира! Как до Потеряйки дойдете, скажи Терентию, пусть арбалет возьмет да Фроську проводит! Слышишь, нет?

Из темноты долетели два веселых голоса, прозвучавших практически одновременно:

– Хорошо, дядька Прохор! – это, видимо, Глафира.

– Ой, да не надо. Сама дойду! – это уже Ефросинья.

Лапин, отдуваясь, уселся на лавку.

– Она без матери. Отец день-деньской на руднике. Дальше всех живет, на отшибе. Там через лес тропа. Ну, и грызло шалит в последнее время. А девка хорошая, жалко, если чего случится.

И помолчав, добавил:

– Была б плохая – все одно жалко…

– Что за грызло-то такое? – спросил я.

– А-а, – махнул тяжелой рукой сибиряк. – Зверь местный, лесной, видом вроде кабана, только хищный. По повадкам на росомаху похож. На одинокого человека напасть может запросто. Надо облаву сделать, повыбить их. Пока вот так вот обходимся.

Тем временем проворная хозяйка умудрилась накрыть на стол. Мы здорово проголодались, а от выпитого у Шерхеля вина у меня еще и разболелся желудок.

– Ешьте, господа хорошие, не брезгуйте. У нас все просто, да сытно… – ворковала Прасковья Карповна, наливая в глубокие миски ароматную похлебку.

– Ну, это… Пойду я. – Лапин махнул нам рукой. – Утром человека пришлю, проведет ко мне. Бывайте!

– Это как так – пойду? – всплеснула руками хозяйка. – Это куда ты пойдешь, не жрамши? Свою будить ведь станешь. Пусть поспит, а ты, Проша, нут-ка не рядись, садись за стол. Давай, вот тебе ложка, вот и кружка. Счас я…

И, подмигнув озорным глазом, Прасковья Карповна отворила низенькую дверь и нырнула в темный проем…

Помимо прыгуньей похлебки, умело сваренной с пряными корешками и кисловатыми листьями макаронника, на столе обнаружилось копченое сало, розовое, как весенний рассвет, страшная с виду, синяя, но необычайно вкусная кровяная колбаса («Альбу третьего дня резали», – пояснила хозяйка), запеченные в глине двухвостки, сочащиеся янтарным жиром, разнообразные соленья-моченья и стопка румяных лепешек из толченого мучного корня.

– Это вы всегда так едите? – спросил я, работая ложкой, а равно вилкой и ножом.

– Не, – усмехнулся Лапин, охотно принявший предложение Прасковьи Карповны поужинать. – Обычно у нас поболе всего будет. А это так… на скорую руку для ночных гостей.