Книга Ответный удар - Гарри Тертлдав

Всего несколько человек слушали — или задавали вопросы — ораторам. В парке было совсем немного народа — в основном, люди занимались своими огородами. В Лондоне на каждом, даже самом крошечном клочке земли выращивали картофель, пшеницу, кукурузу, свеклу, бобы и капусту. Немецкие подводные лодки окружили Британию кольцом блокады. Появление ящеров не принесло облегчения. Они, конечно, не столь безжалостно обращались с кораблями, но сейчас наступили такие времена, что Америке и остальному миру стало практически нечего посылать своим британским друзьям.

Остров трудился изо всех сил, чтобы прокормить себя. Возможно, британцы обречены на поражение, в особенности, если они намерены продолжать производить военную технику и боеприпасы. Но если они и знали, что проиграли, то никак этого не показывали.

По всему парку были вырыты длинные траншеи, где-то открытые, кое-где крытые проржавевшим железом. Как и Варшава, Лондон научился ценить бомбоубежища, пусть и самые ненадежные. Несколько дней назад, когда завыли сирены, Мойше и сам воспользовался одним из них. В нескольких футах от него на земле устроилась пожилая женщина, которая, завидев его, вежливо кивнула, словно они встретились за чашкой чая. Они просидели бок о бок, пока не прозвучал сигнал отбоя тревоги, затем отряхнули одежду и отправились дальше по своим делам.

Мойше вернулся на Оксфорд-Стрит. Он изучал город очень осторожно. Пару раз он здорово заблудился, когда отходил от знакомых улиц всего на несколько кварталов. Кроме того, Мойше все время смотрел не в ту сторону, постоянно забывая о том, что машины двигаются по левой, а не по правой стороне улицы. Если бы на дорогах было больше транспорта, его наверняка давно бы кто-нибудь сбил.

Он повернул направо, на улицу Риджент-Стрит, затем налево, на Бик. Несколько мужчин входили в ресторан. «Барселона» прочитал Мойше на вывеске. Среди них он заметил высокого худого Эрика Блэра. По-видимому, он закончил свою запись на радио и отправился на ленч.

По улице Бик Русси дошел до Лексингтона, а дальше выбрался на Бродуик-Стрит, где находился его дом. В Сохо, в основном, жили иностранцы: испанцы, индусы, китайцы, греки — а теперь поселилась семья из еврейского гетто

Он вставил ключ в замок и открыл дверь. Его тут же окутал восхитительный аромат готовящегося супа; электрообогреватель сохранял в квартире тепло. Мойше скинул пиджак. То, что им больше не приходилось спать в одежде под горой одеял, стало еще одной радостью, которую они познали, приехав в Англию.

Ривка вышла из кухни, чтобы с ним поздороваться. Она надела белую блузку и голубую юбку в складку, едва прикрывавшую колени. Мойше считал это возмутительно неприличным. Но все платья и юбки, которые дали его жене, когда они сюда прибыли, оказались одной длины.

— Ты похожа на англичанку, — сказал он ей. Ривка нахмурилась, раздумывая над его словами, потом покачала головой.

— Я одеваюсь, как англичанка, — заявила она, четко выстраивая умозаключения, совсем как студент, разбирающий особенно сложное положение талмуда. — Они еще более белокожие, чем полячки, да и волосы у них светлее. Так мне, по крайней мере, кажется.

— Ну, может быть, — не стал спорить Мойше. — А еще они кажутся такими крупными. — Он попытался представить себе, насколько правильно его восприятие англичан. Вполне возможно, что он так сказал потому, что в течение многих лет смотрел на людей, которые медленно — а порой и не очень — умирали от голода. — Как вкусно пахнет суп.

В его собственном сознании еда стала играть гораздо более существенную роль, чем до войны.

— Даже на карточки здесь столько всего можно купить! — ответила ему Ривка.

Шкафы в кухне уже ломились от разнообразных банок и пакетов, мешков с мукой, картофеля. Теперь и Ривка не принимала продукты как должное.

— Где Ревен? — спросил Мойше.

— В холле, играет с близнецами Стефанопопулосов. — Ривка поморщилась. — Они не знают ни одного общего слова, но им нравится орать и швырять друг в друга разными предметами — так что они прекрасно поладили.

— Наверное, это хорошо.

Впрочем, у Мойше все-таки имелись определенные сомнения. В Польше нацисты — да и сами поляки — слишком часто повторяли, что евреи во всем от них отличаются. Здесь никому до этого не было никакого дела. В некотором смысле его пугало и такое положение вещей.

Словно стараясь развеять его тревоги, о которых он даже не пытался говорить вслух, Ривка сказала:

— Мать Дэвида позвонила сегодня утром, когда ты был в студии. Мы прекрасно поговорили.

— Хорошо, — ответил он.

Работающие телефоны — к этому тоже приходилось снова привыкать.

— Они пригласили нас завтра на ужин, — сказала Ривка. — Можем поехать на метро, она мне объяснила, как их найти.

Ее голос звучал взволнованно. Словно она собиралась на сафари. Неожиданно Мойше подумал, что жена адаптируется к новому городу и новой стране гораздо быстрее, чем он сам.

* * *

Теэрц чувствовал радостное возбуждение, когда майор Окамото вел его в лабораторию. Он знал, что его состояние является следствием того, что ниппонцы приправили имбирем его рис с сырой рыбой — чудесный привкус все еще приятно жег язык — но ему было все равно. Неважно, отчего рождается сказочное ощущение, важно, что оно возникает. Пока не выветрится действие приправы, он будет чувствовать себя полноценным самцом Расы, пилотом смертоносного воздушного корабля, а не пленником, почти таким же презренным, как ведро для нечистот, стоящее в углу камеры.

Из-за угла появился Йошо Нишина. Теэрц склонился в вежливом японском приветствии; несмотря на легкое радостное состояние после приема имбиря, он сохранил достаточно здравого смысла, чтобы не забывать, где находится.

— Konichiwa, недосягаемый господин, — проговорил он, смешивая свой и ниппонский языки.

— И тебе добрый день, Теэрц, — ответил глава ниппонской научно-исследовательской лаборатории, в которой занимались ядерным оружием. — Сегодня у нас есть для тебя кое-что новенькое.

Он говорил медленно, не только потому, что хотел, чтобы Теэрц лучше его понял — по-видимому, его мучили какие-то сомнения.

— Что, недосягаемый господин? — спросил Теэрц.

Легкий шелест имбиря, слегка туманившего сознание, нашептывал, что ему должно быть все равно, но он достаточно хорошо знал ниппонцев и всегда держался настороже, хотя и находился под воздействием зелья, к которому они его приучили.

Нишина заговорил быстрее, обращаясь, скорее, к Окамото, чем к Теэрцу. Офицер ниппонец переводил:

— Мы хотим, чтобы ты проверил установку системы урановой гексафторидовой диффузии, которой мы сейчас занимаемся.

Теэрц удивился. Такие простые вещи он без проблем понимал и на ниппонском языке. Окамото приглашал переводчика, когда речь шла о более сложных физических категориях. Однако попытки понять, почему Большие Уроды ведут себя так, а не иначе, в особенности, когда голова кружится от имбиря, казались Теэрцу бессмысленными. Теэрц снова поклонился и сказал: