Книга Слуга Империи - Раймонд Фейст

Глубокой ночью, после того как Кевина уложили на циновку рядом с Айяки, Мара приказала потушить светильники. Она отпустила Кейока, Джайкена и Люджана для давно заслуженного отдыха и под защитой воинов, несущих посменный караул на всех подступах к дому, оставшиеся до утра часы провела в молчаливом бдении возле своих любимых. Оглядываясь мысленно назад, Мара с горечью сознавала, что собственный эгоизм едва не привел ее к гибели. Ее дерзкие притязания на пост предводителя — пусть даже увенчавшиеся успехом — теперь казались верхом недомыслия.

Мара не раздевалась для отдыха, хотя лекарь, несколько раз заходивший проведать двух своих подопечных, упрашивал ее принять сонное снадобье. Вина тяжким грузом лежала на сердце, и слишком многие мысли теснились в голове. На рассвете Мара собралась с духом, решительно поднялась с подушек и покинула комнату. Словно бездомный щенок, одна, провожаемая лишь взглядами часовых, она шла по затемненным коридорам к детской — туда, где на почетных похоронных носилках лежало тело женщины, которая вырастила и выпестовала ее.

Окровавленные одежды Накойи заменили на облачение из дорогих шелков с каймой зеленого цвета Акомы. Старые морщинистые руки мирно покоились по бокам. Мягкие кожаные перчатки скрывали страшные рубцы, оставленные шнуром убийцы. Нож, который убил ее, лежал на груди: этот символ должен был послужить для Туракаму свидетельством, что она умерла смертью воина. Никогда прежде, даже во сне, ее лицо в обрамлении серебристо-белых волос не казалось таким безмятежным. Заботы и ломота в костях, равно как и шпильки, которые никогда не держались как следует, теперь уже не могли причинить ей беспокойство. Годы ее верной службы остались позади.

Мара почувствовала, как слезы снова обожгли глаза.

— Мать моего сердца, — прошептала она, опустившись на подушки рядом с умершей. Она подняла холодную сухонькую руку и несколько мгновений безмолвствовала, а потом, совладав с собой, заговорила тихо, но твердо:

— Накойя, знай, твое имя будут почитать наравне с предками Акомы, и твой прах развеют внутри священной рощи вокруг натами. Знай, что кровь, которую ты сегодня пролила, была кровью Акомы и что ты принадлежишь семье и роду…

Здесь Мара остановилась: у нее перехватило дыхание. Она подняла голову и вгляделась куда-то в даль. Тусклый свет пробивался через стенные перегородки, но утренний туман еще скрывал окрестности.

— Мать моего сердца, — продолжила она с предательской дрожью в голосе. — Я не послушала тебя. Я была эгоистична, самонадеянна и легкомысленна. Из-за моего безрассудства боги забрали твою жизнь. Но поверь: я еще могу научиться. Твоя мудрость осталась жить у меня в сердце, и утром, когда твой прах будет препоручен богам, я клятвой скреплю обещание, которое даю тебе: я отошлю варвара Кевина, напишу договор о помолвке, отправлю его властителю Шиндзаваи и начну с ним переговоры о заключении брака с Хокану. Все это я непременно сделаю, прежде чем закончится сезон, моя мудрая наставница. И до конца моих дней я буду горевать и раскаиваться, что не захотела прислушаться к тебе, когда ты была рядом.

Мара осторожно положила безжизненную руку на носилки.

— Я еще не сказала главного, что должна была сказать, Накойя: я тебя очень любила, мать моего сердца, — с силой закончила она. — И благодарю тебя за жизнь моего сына.

Глава 9. ПРОРЫВ

Барабанный бой прекратился. В первый раз за три дня, прошедшие после окончания погребальных обрядов, на землях Акомы воцарилась тишина. Жрецы Туракаму, вызванные для совершения положенных церемоний, упаковали свои глиняные маски и гуськом удалились восвояси.

Зримым напоминанием об их пребывании в усадьбе оставались только красные полотнища, вывешенные на столбах по обе стороны от парадного крыльца. Но Маре казалось, что родной дом уже никогда не станет тем надежным убежищем, каким был прежде, в годы ее детства.

Тревога томила не только Мару. Айяки по ночам кричал во сне. Кевин, лежавший рядом и похожий на какое-то странное привидение из-за многочисленных белых повязок, делал для мальчика все, что мог: развлекал затейливыми историями, звал слуг зажечь лампы, когда мальчик, лежа в темноте, дрожал от страха, и успокаивал его, когда тот просыпался, обезумев от ночных кошмаров.

Мара часто сидела у постели сына — иногда молча, а иногда обмениваясь ничего не значащими фразами с Кевином. Она старалась не замечать двенадцати воинов, стоявших на страже около каждого окна и каждой двери. Сейчас даже в тени кустов, которыми были обсажены дорожки у нее в саду, Маре чудилась подстерегающая опасность, и она невольно озиралась по сторонам в поисках притаившихся убийц.

Дотошно обыскав всю усадьбу, разведчики Люджана шаг за шагом проследили путь наемного убийцы. Чтобы пробраться в дом незамеченным, преступнику потребовалось время. Случалось ему и проводить ночь на дереве, и долгие часы неподвижно лежать за изгородью, выжидая, пока пройдет патруль или оказавшийся поблизости слуга. Как видно, после Ночи Окровавленных Мечей Тасайо Минванаби сменил тактику. Тогда, понадеявшись на грубую силу, на подавляющее численное превосходство, он не смог добиться успеха; зато для последнего покушения, потребовавшего скрытности и терпения, был подослан лишь один человек. У Люджана было недостаточно солдат, чтобы ежедневно обшаривать каждый клочок земли, высматривая возможных злоумышленников. Часовые Акомы ни в коем случае не заслуживали упрека в нерадивости или небрежности. Просто имение было слишком обширным, а местность, где оно располагалось, — слишком открытой, чтобы обеспечить безупречную охрану.

Накойя и доблестные воины из эскорта обратились в пепел, но боль потери не отпускала Мару. Из-за какого просчета стала возможной обрушившаяся на нее напасть? Эта мысль гвоздем засела в голове властительницы Акомы. Прошла неделя, и лишь тогда она достаточно собралась с силами, чтобы призвать к себе Аракаси.

Был поздний вечер, и Мара сидела в кабинете перед подносом с почти нетронутым ужином. Маленький раб-посыльный, которого она незадолго перед тем отправила за мастером тайного знания, склонился в низком поклоне, уткнувшись лбом в натертый воском пол.

— Госпожа, — сказал он, не поднимая головы. — Твоего мастера тайного знания в усадьбе нет. Джайкен с сожалением сообщает, что мастер покинул твои владения спустя час после нападения на тебя и твоего сына. Он никому не сказал, куда направляется и когда вернется.

Мара, сидевшая на подушках под ярким светом лампы, оставалась неподвижной так долго, что мальчика кинуло в дрожь. Она уставилась на настенные фрески, выполненные по заказу ее покойного мужа Бантокапи, на которых кричаще-яркими красками были изображены жестокие батальные сцены. Она созерцала их со столь сосредоточенным выражением, словно впервые увидела. Впору было подумать, что она вообще забыла о присутствии мальчика, застывшего в земном поклоне, хотя такое невнимание ей было совсем не свойственно.

Проходили минуты, и у мальчика уже начали болеть коленки.

— Госпожа… — робко напомнил он о себе.