Книга Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин

Открыл машинально электронную почту; распечатки не было, словно все они там, в «Евротуре», вымерли.

А наглый аноним-москвич ответа на своё письмо не дождётся!

«Не дождётся!» – радостно, даже с азартом, повторил Германтов, дабы не испарился сразу боевой дух.

* * *

Он, конечно, в странном, даже двусмысленном положении оказался; аукцион, Ванда в Венеции… Да ещё это московское письмо. Он оповещён, а отправится в Венецию, сделав вид, что ничего про аукцион не знает?

Приказал себе не отвлекаться.

* * *

Германтов, как и планировал, приехал на одиннадцатичасовом поезде, и направлялся уже от фонтана Нептуна к вилле Барбаро.

Нет замка на решётчатых воротцах?

Нет!

Шёл медленно, нагнетал волнение и – предвкушал визуальный шок: вот-вот окажется внутри чуда.

Его притягивал интерьер… Ну да, начитался: идеальный синтез живописи и архитектуры; скорей бы войти в этот идеальный синтез, скорей; притягивало всё то, чего он ещё не видел.

Но пока нейтральный – типичный для Венето – пейзаж.

Вилла – ювелирно тонко выделанная вещь в оправе оцепенелой небесно-лиственно-травяной первозданности; лишь плывут и плывут навстречу ему, приближающемуся к сказке, светлые прозрачные облака.

Пологий, еле ощутимый подъём по гравийной, разрезавшей надвое идеальный газон аллее, осевой, ведущей к главному входу; по мере приближения к вилле, оседают фоновые деревья, волнистые контуры холмов… Да, справа от виллы, за рощицей высоких лавров, в конце ещё одной, косо отходящей аллеи – ещё один портик, шестиколонный, чуть за ним – купол… Пантеон и храм как пространственные довески к вилле; достраивая их, Палладио умер…

* * *

Приближаясь к вилле, Германтов мысленно рассматривал её план.

Симметричный, изысканно-простой, как всегда у Палладио, план; и как всегда, в строгой уравновешенности помещений-пространств и масс-объёмов, в гармоничном покое плана, основанного на пересечении под прямым углом двух осей, ощущалась скрытая энергия: центральное ядро, с крестовым залом – на поперечной оси, продлевающей ось центральной аллеи; на неё, эту ось, нанизываются также внутренний двор, полукруглый бассейн, а на продольной оси – анфилады, налево-направо… Серьёзность и чёткость как творческого ума, так и творческого метода, которые прочитывались при первом взгляде на план, основывались на незыблемой вере? Вере – во что? Трактат Витрувия вовсе не служил для Палладио катехизисом. Не поэтому ли архитектура Палладио, в отличие от внешне наследовавшего ей, будто бы картонного, изобразительного ампира, всегда оставалась живой, телесной – камень словно обретал дыхание и непременно преображал органикой своей серьёзную и чёткую схему? В материально-пространственной натуре всё, что замысливал Палладио, оживало: всё в натуре получалось у него куда сложнее и интереснее, чем на бумаге, в этом Германтов неоднократно убеждался.

Поэтому-то и отправлялся в Мазер… Смешной вопрос, но повторяемый раз за разом: что нового для себя надеялся там увидеть?

Что нового – сверх того, что на выбор предлагала ему память компьютера?

Нетерпение нарастало, лишая его привычной уравновешенности. Он натуру хотел поскорей увидеть, ничем и никем не превзойдённую живую натуру! Он ведь успел намозолить уже глаза, рассматривая на экране идеальные статичные, ортогональные, изолированные одно от другого, с обязательными пограничными пробелами выложенные изображения; ох уж эта компьютерная «нарезка»… И в книгах, старых и новых, и, само собой, в Интернете – повсюду разрозненные изображения; пожалуйста – тёплая ли по колориту роспись свода в Зале Олимпа – восьмиугольник с изображениями олимпийских богов, – поменял кадр – похолодевшая гармония в Зале Венеры… И опять красноватая плоть богов, опять призрачно-зелёная, с отливом голубизны, листва. Вот вам, разинувшим рты, лазоревое небо плафонов с оплавленными золотом облаками, вот вам тенистые беседки, увитые виноградной лозой, вот – сезанновские, чьи же ещё? – яблоки, а вот маняще нежные дали простенков с античными руинами, водной гладью и цепями прозрачных гор… Да, на каждой из чистых в многокрасочной первозданности своей, будто бы новеньких, уже навсегда, как кажется, сохранённых электронно-цифровым колдовством картинок всё воспроизведено колористически достоверно, чётко и свежо, ярко, но на каждой из ортогональных картинок – из-за выделенности её из целого и отдельности своей – плоско; как если бы все исследователи этой сладострастной живописи, всех её локальных цветовых вспышек, живые впечатления свои свели к условным фрагментам: оснащались-вооружались шорами, самозабвенно вперивались взглядами в тот ли, этот изолированный фрагмент, смотрели-рассматривали частности, а главного, особого, направленного – куда, кем направленного, это ещё вопрос, – взрыва живописности внутри и поверх архитектурной гармонии так и не увидали. А вот оно, главное, где… Сверхзоркие, подключённые к кластерам суперкомпьютеров, телескопы ныне пытаются заглядывать в непостижимо далёкое, отстоящее на миллиарды световых лет прошлое, дабы в спектрах «реликтового излучения» рассмотреть миг рождения из пустоты нашей Вселенной, а Германтову на дорогущую оптику не надо тратиться, пусть и всего-то сквозь пять веков, выстроив обратную перспективу, смотрит он, а всё тёмное и скрытое невооружённым жадным зрением своим постигает – вот где бесспорно-подлинный, дождавшийся-таки оглядки его Большой взрыв!

Что там?

Всё ещё «Преступление в Венеции»?

И как же не догадались продюсеры убойного сериала холодно прикончить очередного голубого банкира или очередную розовую миллионершу в волшебных интерьерах виллы Барбаро?

Это были бы захватывавшие дух убийства… С помощью компьютерной графики фонтан крови мог бы даже забрызгать дивные росписи…

А увидел-то, жестокий фантазёр наш, кровь на отложном белом воротнике… Прочь, прочь!

Конечно, прочь, конечно, надо вернуться к росписям – вот он, бессознательный, многоцветный, доводящий до истомы восторг.

* * *

И что же скажет он своей книгой тем, кто такой восторг испытает? Не верьте глазам своим?

* * *

Нет, никаких лозунгов и пафосных призывов не будет! Его книга зафиксирует всматривания и проникновения взором за красочный слой; проникновения, доводящие до эмоционального срыва, взрыва?

Да, он сделает видимыми скрытые движения духа, запечатлённые в дивном памятнике, он проникнет в те потайные, как бы изнаночные зоны искусства, которые пребывают пока вне понятий, ибо не освоены ещё языком; и если Большой взрыв как астрофизический феномен, сколько бы ни хорохорились учёные, всё ещё находится за пределами нашего сознания, то…

Да, информация о Большом взрыве зашифрована в «реликтовом излучении», идущем к нам четырнадцать миллиардов лет, а направленное и всего-то пятисотлетнее, почти пятисотлетнее излучение шедевра Палладио – Веронезе уже достигло его, Германтова, он уже купается в нём…