Книга Датский король - Владимир Корнев

Асанов, боясь нарушить хрупкую гармонию, которая чувствовалась и на расстоянии, не стал подходить близко к собравшимся, к могиле, но снова потревожил сторожа, тот как раз спешил туда с огромным букетом благоухающих южных роз:

— Постой-ка! Что же — и это виденье, этот «гений чистой красоты» — тоже дар того самого благотворителя?

— Нет, ваше высокоблагородие, вернее сказать, не совсем так. Пожертвовал он только те пятнадцать статуй, ну, что я вам уже показывал, а здесь история отдельная. Эта, видать, ему особенно дорогая была — он ее на продажу выставил, а Дирекция Императорских театров сочла своим долгом, купила. Говорят, щедро заплатили, так ведь и есть за что. Произведенье-то, так сказать, совсем не простое, а весьма примечательное! Тут чудо — не чудо, а не иначе Промысл, чего земным умом не осилить — и наука вроде, и материя высшая, так сказать, — старик многозначительно посмотрел на небо. — Вообще-то, господа офицеры, здесь балерина похоронена. Да что я объясняю — и так видать! Ну, скажу я вам, знаменитая балерина была, самого Мариинского театра, как говорится, первая ножка, русский балет за рубежами представляла в наилучшем виде-с! — но уж третий год, как умерла. Вот ведь тоже — молодая, жить бы еще да танцевать, тонкие вкусы тешить, ан Господу-то виднее — прибрал на небеса. Известно: лучшие из нас Ему там нужны, а я, к примеру, старый, и пользы от меня с гулькин нос, да, видно, нагрешил много в жизни, за то и копчу Божий свет… Ну-с вот, судари, с тех пор, как ее похоронили, велено мне приносить сюда самые свежие цветы. Прямо из-за границы доставляют — курьерским ли, а может, морем, того не знаю, но каждое утро они уже в кладбищенской конторе: розы, правда, наши — крымские, что ли? — от Эйлерса и будто только с куста, а мимозы и фиалки, да еще каллы — воронки такие желтоватые, знаете, небось? — это мне доподлинно известно — из самой Франции. Бывают и орхидеи — те вовсе из колоний. Слыхал я, богатый поклонник, кажется, в Америке (в Соединенных Штатах то есть), дорогущую картину продал и средства определил на эти ежедневные букеты к ногам покойницы. Красиво, ничего не скажешь! Но чудо, оно ведь в другом, судари мои. Статуя из какого-то мудреного сплава отлита: погода на нее удивительно действует, особенно наша, петербургская — изменчивая, прямо как на цветок, что ли? То похолодает, то тепло вдруг, солнце из-за тучи, глядишь, покажется, а сплав чувствительный к воздушным переменам, потому балерина вроде как шевелится, положения меняет — голову поднять может или, наоборот, совсем лицо спрячет, руки, бывает, двигаются, а то вдруг возьмет, изогнется вся, будто ей танцевать невтерпеж! Я иногда и думаю: душа на небесах танцует, трепещет, а статуе невидимые какие токи передаются! Верно ли, господин полковник?

Асанов в ответ мог лишь пожать плечами: когда-то, в корпусе, он, разумеется, изучал основы естественных наук, но это было давно, да и не настолько глубоко, чтобы разбираться в сложных вопросах строения вещества и неведомых пластических экспериментах.

— Ток — явление сугубо физическое, любезнейший. А когда речь идет о чуде (вы ведь сами говорили), никакой физикой его не объяснишь.

— Да разве ж я спорю? Просто узнать хотел, как образованному человеку мое разумение покажется: не свихнулся ли старик. Ну, значит, и верно — не в технике здесь дело! А земля слухом полнится, как говорится. потому народу могилки никогда не убывает. Приходят сюда старые и малые, и господа, и попроще люд. Верят, что место святое. Пророческое, так сказать. Иногда часами простаивают: все ждут, когда статуя повернется, да как, да куда рукой укажет, а после толкуют, что бы это значило. Если еще и голову поднимет, то, значит, знак чрезвычайно важный: нужно успеть угадать, что у нее во взгляде — доброе знамение или жди несчастья (но ее вообще-то благой заступницей считают). Записок с просьбами здесь столько собираю — целые вороха порой! Я их не читаю, худого не подумайте, и батюшке тоже боязно отдавать — он считает за суеверие, но я свое придумал — сжигаю их за алтарем, с молитвой, когда не видит никто, — получается с уважением, вроде как она сама прочла… Много по России несчастья-то, так к ней горемыки, паломники разные даже из дальних губерний частенько со своими бедами приезжают. Случается, и помогает — по вере, видать, воздается…

Тут унтер, не вытерпев, с чувством заметил:

— Так точно! Вся жисть наша ею держится, отец, с ней и помирать не страшно! Кто не верует — дрянь человек, шалопут, и кончает плохо.

Тем временем в хмуром ноябрьском небе возник ясный просвет, солнце неожиданно выглянуло из-за рваного полога туч. Собравшиеся вокруг «святого места» оживились, многие принялись молиться, и все в напряженном ожидании наблюдали за скульптурой. Сторож сам подошел ближе, жестами увлек за собой военных:

— Быстрей, быстрее же, господа! Погода переменилась, сейчас, может, и вы что увидите — как раз оно всегда так и случается. Только следите со вниманием, ваше благородие!

И тут полковник, приложивший ладонь козырьком ко лбу, чтобы необычно яркое солнце не слепило глаза, явственно разглядел, как голова танцовщицы, украшенная стефаной, медленно приподнялась — словно бы спящая красавица очнулась от сна, и одухотворенное лицо ее обратилось на восток, куда были устремлены лучи небесного света, скрещенные же руки так и остались лежать на груди (Асанову показалось только, что она с благоговейной покорностью прижала ладони к плечам, как это принято делать перед Причастием). Владимир Аскольдович уловил направление взгляда балерины, увидел, что она смотрит прямо на блистающий позолотой крест часовни!

— Ну, что я говорил, господа хорошие! Теперь сами видите — чудо и есть! — прошептал старик и широко осенил себя крестным знамением. Присутствовавшие ощутили то же самое: солнечный свет преобразился в незримое, неизреченное сияние, озарившее жаждущие откровения, животворного тепла души. Теперь все вокруг уже крестились, и даже у мужчин на глазах показались очищающие слезы. «Удивительная все-таки была женщина, вне сомнения, чистое сердце! — убеждался Асанов, приходя в себя после увиденного. — И это несомненно доброе предзнаменование, как благословение в обратный путь».

Паломники же, тоже придя в себя, заметили, в свою очередь, двух военных — явно «оттуда», с полей, о которых регулярно сообщают скупые газетные сводки. Немногочисленные сугубо штатские мужчины недовольно, а может, и виновато потупили взоры, женщины смотрели с грустью — наверное, вспомнились родные, которые тоже сейчас были «там» и терпели лишения. Какая-то дама в крестоносном капоре сестры милосердия, призывая сограждан к сознательности, точно скомандовала:

— Да расступитесь же! Разве не видите, господа офицеры с фронта? Дайте же дорогу, сограждане!

Она и за ней остальные решили, видимо, что полковник с унтером тоже привезли цветы к могиле всеобщей петербургской любимицы.

— Да уж будто мы совсем ничего и не понимаем! Что ж мы, не русские, что ли? Тоже понимаем, кому теперь всего тяжелее: храни вас Господь, ратники Христовы! — сочувствующе, с некоторым даже надрывом, защебетала богомолка, недавно еще тихо молившаяся в стороне, и широко перекрестила молчавших военных. Старик-сторож, зная свое дело, важно двинулся с корзиной вперед, Асанов же с ординарцем, не видя смысла объяснять кому-либо, что никакого отношения к цветам не имеют, только поспешили за ним. Вокруг могилы было так много букетов, цветочных корзин и венков, что даже разобрать надпись на постаменте не представлялось никакой возможности.