Книга Вольные кони - Александр Семенов

Сергей привыкал то к деревянным, то к каменным домам, не замечая по молодости, в каких легче дышится. Не сразу постиг, что перемена мест прижигает сердце; казалось бы, одна земля, одни люди ее топчут, но всякий раз менялись прежние отношения, а к новым приходилось приспосабливаться, ломать себя. Ему казалось, что было бы легче, будь рядом отец.

Все эти мысли переплавлялись в нем, сердце тихонько ныло – отзывалось на них, просились на волю теплые слова, вызревшие в долгих раздумьях, но выговорить их было неизмеримо трудно. И он молчал, смотрел, как за толстым стеклом, совсем рядом с дверцей машины, тянется изо всех сил к остывшему небу тонкая сухая былинка. Было очень тихо, лишь беззвучно струился по накатанной дороге легкий сыпучий снег, неслышно гудели над головой провода.

Володька дымил папиросой в приоткрытую форточку, всматривался в дорогу – на горизонте появилась темная точка, быстро выросла, и когда с ревом и лязганьем пронесся мимо грузовик, повернулся к Сергею и, тронув ключ зажигания, сказал:

– Хватит горевать, дома, поди, нас заждались.

Когда подрулили к дому, люди уже помянули отца. Неторопливо спускались с высокого крыльца, медленно пересекали двор. И каждый по своему прощался с братьями: одни суетливо пожимали им руки, торопясь уйти, другие, наоборот, успевали с любопытством разглядеть их лица, пока высказывали слова сочувствия. Как ни печально событие – уход человека, а живое берет свое – люди проверяют себя на оселке чужого горя.

Люди все шли и шли. Сергей и Володька все пропускали мимо себя это бесконечное шествие и тем оттягивали минуту, когда надо было переступить порог осиротевшего дома.

– Надо же, сколько народу помянуть отца пришло, – утешился Володька. – Полдеревни, наверное, собралось. Тут у нас, как водится: кто сват, кто брат, кто вместе сено косил. Свои все, в общем, – договорил он, провожая взглядом последнего односельчанина.

Кротко звякнуло о ворота кованое кольцо. Зимний недолгий день угасал, глубокие фиолетовые тени таились в закутках просторного двора, быстро густели и отовсюду сползались к избе. Окна, не затворенные на ночь ставнями, источали приглушенный желтый свет, за стеклами двойных рам двигались темные силуэты – из горницы в кухню женщины сносили стопки тарелок, возвращались с чистой посудой и заново накрывали стол.

– Сердце подсказало, – вымолвил Володька, поднимаясь по ступенькам крыльца, – в самый раз поспели.

За толкотней нет времени родным людям от всего сердца помянуть ушедшего человека, да и для этого особый час, особый настрой духа требуется.

– Потеряли мы вас, – устало и обиженно сказала, обернувшись на стук двери, девчонка в темном платье: хрупкая, угловатая, с льняными, туго зачесанными назад волосами. Горькая морщинка по-взрослому таилась у пухлых губ, но не портила бледного нежного лица, с которого печально и в то же время с любопытством смотрели на Сергея светлые глаза.

– Сестренка Нина, – представил Володька.

Потрескивали за чугунной дверцей печки березовые дрова, наполняли теплом выстывший за день дом. Запахи огня и еды возвращали жилью живой дух. Здесь, на кухне, хлопотали одни женщины, мужики толпились в горнице. Руки женщин привычно делали работу: одна она и в праздники, и в будни, и в дни похорон. Мужики держались раскованнее жен – успели перехватить стопку-другую.

– Проходите, – пригласила Сергея в горницу Нина. За ними потянулись остальные родственники – его с Володькой только и ждали. Сестра за столом оказалась напротив, и пока усаживались родичи, Сергей чувствовал ее осторожный взгляд. А у него никаких других чувств к ней не было, кроме жалости: сидела она подстреленной птицей на краешке стула, угловато, беззащитно выпирали острые ключицы, тонкие, неокрепшие руки бессильно лежали на коленях.

Слева и справа от Сергея уселись Володька и дядя Степан, и эта близость поддерживала его. Он незаметно рассматривал родственников – что-то объединяло их всех целостно и прочно, а что – сразу не понять. Наверное, родные люди, прожившие вместе многие годы, как ни разбавляй их чужой кровью, становятся неуловимо похожими: возникает некая связующая духовная сила, проявляется мудрое понимание необходимости хранить, не пускать враспыл накопленного предками, раз и навсегда установленного жизненного порядка. Сергей остро чувствовал, как далеко отстал от своей большой семьи и понимал, что догнать и пристать к роду ему будет трудно.

Тягостная пришла минута, долгая – справили люди нелегкую работу, собрались за одним столом, а сказать вроде нечего, сил нет – все, кажется, ясно, не сразу находятся нужные слова. Но и затягивать эту минуту нельзя – следует добрым словом помянуть умершего, заслужил он это, раз собрал вместе за столом столько близких.

На русской земле разве что отъявленного негодяя зароют без жалости и сострадания, и знака на том месте не останется. Одним тем, что родился, жил на белом свете человек, заслужил он, чтобы отплакали его, пусть не громко, не навзрыд. И помирать тогда, наверное, ему легче, когда знает, что дрогнет у кого-то сердце, откликнется смерть его в родных и близких людях.

Смерть уравнивает плохих и хороших, но отправляя человека в мир иной, люди стараются не припоминать какой тяжкий груз ошибок и проступков уносит он с собой. Желают облегчить ношу? Да ничего тут не поделаешь, что взял – то взял, с плеч не сбросишь.

Первые слова доходят до Сергея тяжело, медленно, прорываясь сквозь вязкую пелену посторонних мыслей. Внутренне он ждал и боялся услышать нечто высокопарное и затертое, высказанное не сердцем, а принужденным умом. Но первую же безыскусную, простую речь выслушал без сердечного сопротивления. И следующую принял как должную. И еще раз помянул вместе со всеми рюмкой вина покойного, и отпустило вроде, отмякло, ослаб ком в горле.

– Василич крепкий мужик был, не прожил своих годов. Все куда-то торопился. Вот и износился раньше времени. Одно верно – на сторону не глядел…

Сергей узнал голос – этот человек начинал поминки. И вдруг поймал себя на мысли, что вслушивается в каждое слово, сказанное за поминальным столом. С края стола донесся быстрый женский шепоток:

– Ты погляди, да не на Володьку, на чужого сына… Вылитый Иван. Это ж надо уродиться… Вот не довелось, сердешному, испытать радость, с сыном повидаться…

– И то правда, с чего Тоська взбеленилась, правду говорят – вредность поперед бабы родилась, – покрыл ее слова чей-то шершавый голос.

До Сергея дошло, что это о его матери пробубнил мужик, у которого шея вместе с плечами ворочалась, – каждое слово он будто челюстями перемалывал. Обида невольно шевельнулась в сердце и притаилась там.

– А вот этого я не люблю – помер человек, и начинается: то один покойника расхваливает, то другой, а нет в ум взять, что Васильич простым человеком был, таким, как все мы грешные, – вскипал на самом краю стола, влезал в разговор маленький нервный, весь как будто на шарнирах, мужичонка.

– А тебя, молью побитого, никто и не спрашивает, сиди помалкивай, – дергала его за рукав сидевшая рядом женщина, по виду жена, и нервно поджимала губы. – Ешь, пей, только, ради бога, не лезь к людям со своими глупыми разговорами.