Книга Жуков. Портрет на фоне эпохи - Л. Отхмезури

Для меня, во всяком случае, остановка разграничительной линии на Люббене означала, что стремительность прорыва, быстрота и маневренность действий на правом крыле нашего фронта могут впоследствии создать обстановку, при которой окажется выгодным наш удар с юга на Берлин.

Был ли в этом обрыве разграничительной линии на Люббене негласный призыв к соревнованию фронтов? Допускаю такую возможность. Во всяком случае, не исключаю ее. Это тем более можно допустить, если мысленно вернуться назад, к тому времени, и представить себе, чем тогда был для нас Берлин и какое страстное желание испытывали все, от солдата до генерала, увидеть этот город своими глазами, овладеть им силой своего оружия»[691].

Штеменко добавляет, что через некоторое время Сталин неожиданно сказал: «Кто первый ворвется, тот пусть и берет Берлин»[692].

В директиве Ставки № 41060, подписанной Сталиным и Антоновым 3 апреля, определявшей задачи 1-го Белорусского фронта, ни единым словом не упоминается вариант, предложенный Сталиным Коневу[693](который Штеменко в своих воспоминаниях называет «дополнительным вариантом» и существование которого подтверждает Жуков[694]): участие правого фланга 1-го Украинского фронта – в первую очередь 3-й гвардейской танковой армии – в штурме Берлина. По мнению российского историка Олега Ржешевского, такой вариант рассматривался в ходе разговора между Коневым, Жуковым и Сталиным, но решение принято не было, в связи с чем Жуков выражает сожаление в своих «Воспоминаниях» (издание 1990 года): «При этом варианте несколько усложнилась бы подготовка операции и управление ею, но значительно упростилось бы общее взаимодействие сил и средств по разгрому берлинской группировки противника, особенно при взятии самого города. Меньше было бы всяких трений и неясностей».

В ходе сражения эти трения, эти неясности поставят армии Конева и Жукова на грань прямого вооруженного противостояния, как мы увидим дальше.

Жуков под максимальным давлением

А пока Жуков был застигнут врасплох внезапно объявленным Сталиным 1 апреля решением начать наступление на Берлин. В 10-м издании его «Воспоминаний»[695]мы читаем, что еще 8 марта Сталин, в присутствии Антонова, сказал ему, что, ввиду необходимости разбить группировки противника на флангах, наступление на Берлин начнется не ранее конца апреля – начала мая. Жуков также видел, что выбран его план двухмесячной давности: вместо того чтобы штурмовать Берлин с востока, разумнее было бы обойти его с севера и окружить. Это избавило бы советские войска от необходимости пробиваться через одерские болота, под угрожающе нависшими высотами по берегам реки. На этой основе Жуковым совместно с тандемом Антонов – Штеменко был разработан конкретный план.

Два ключевых момента наступления – дата и направление главного удара – были изменены 1 апреля решением Сталина. Несмотря на подавляющее численное превосходство Жукова над противником, против него было много обстоятельств. Во-первых, нехватка времени. У него было всего две недели на сосредоточение его армий, разбросанных по Померании, на пополнение личного состава и парка техники, на составление детальных планов для армий, корпусов, дивизий, полков… на подвоз на предназначенные для них позиции 20 000 орудий, на подвоз горючего, боеприпасов, продовольствия, на изучение обороны противника, на то, чтобы помочь в строительстве 290 аэродромов, о чем просил маршал авиации Новиков… Если прибавить к его фронту фронты Конева и Рокоссовского, то Красной армии предстояло переместить 29 армий (2 миллиона человек!), из которых 15 надо было преодолеть расстояния от 100 до 350 км, а трем – от 350 до 530 км, и все по сильно разрушенным железным дорогам. Насколько нам известно, военная история не знает перемещения столь крупных сил, осуществленных за две недели.

Первое совещание Жукова с командующими армиями и командирами корпусов состоялось 5–7 апреля в его штабе в замке Тамсел, возле Ландсберга. С самого начала маршал поставил своих подчиненных в стрессовую ситуацию, в которую его самого поставил Сталин. Как свидетельствует присутствовавший на совещании генерал Бабаджанян, командир 11-го гвардейского танкового корпуса, «Г.К. Жуков медленно, подчеркивая значительность момента, начал: „Был у Верховного. […] Раньше мы полагали, что Берлинская операция начнется… несколько позднее… – Маршал кашлянул, помолчал секунду. – Теперь сроки меняются! Нас торопят союзники своим не совсем союзническим поведением. Быстро покончив с Рурской группировкой противника, они намереваются наступать на Лейпциг – Дрезден, а заодно „попутно“ захватить Берлин. Все совершается якобы в помощь Красной Армии. Но Ставке доподлинно известно, что истинная цель ускорения их наступления – именно захват Берлина до подхода советских войск. Ставке также известно, что спешно готовятся две воздушно-десантные дивизии для выброски на Берлин. […] Все это заставляет Ставку торопиться, – подытожил Жуков. – Что касается точной даты наступления, об этом скажу позднее“[696]».

Затем собравшимся показали сделанные авиаразведкой снимки района между Одером и Берлином, было проведено несколько совещаний, устроены военные игры. Была представлена рельефная карта города с кварталами и пронумерованными зданиями. В этот момент Жуков играл со своими подчиненными в ту же игру, в какую с ним играл Сталин: «Прошу обратить внимание на объект номер сто пять, – кончик указки маршала прикасается к крупному четырехугольнику. – Это и есть рейхстаг. Кто первым войдет туда? Катуков? Чуйков? А может быть, Богданов или Берзарин? – Маршал поворачивается то к одному, то к другому генералу. Не ожидая ответа, продолжает: – А это номер сто шесть – имперская канцелярия…»[697]Командующий 1-й гвардейской танковой армией Катуков и его подчиненный Бабаджанян поморщились: взгляда на карту и макет было достаточно, чтобы понять, что здесь не удастся повторить по-настоящему глубокий прорыв, какой был успешно осуществлен между Вислой и Одером. Здесь отсутствовали условия, необходимые для широкого маневра танками, которым пришлось бы продвигаться медленно, прогрызая вражескую оборону в ходе долгих и ожесточенных боев. «Некоторые наши генералы настойчиво доказывали командующему фронтом, что главная полоса обороны у противника не первая, а вторая, проходящая через Зееловские высоты, что не по первой, а по второй полосе следует сосредоточить огонь артиллерии и авиации. Однако это их мнение не было учтено»[698].