Книга Антоний и Клеопатра - Колин Маккалоу

Он показал на странное строение из красного камня.

Октавиан взглянул на огромные бронзовые двери, потом на леса, подъемный механизм и корзину.

— Ну что ж, по крайней мере, нетрудно будет поднять ее наверх, — сказал он. — Прокулей, Тирс, войдите через отверстие наверху этих лесов.

— Если ты сделаешь это, господин, она услышит, что ты идешь, и умрет, прежде чем твои люди смогут подойти к ней, — предупредил Аполлодор.

— Cacat! Мне надо поговорить с ней, и я хочу, чтобы она была жива!

— Есть переговорная труба, вот, около дверей. Подуй в нее, и это даст знать царице, что кто-то снаружи хочет что-то сказать.

Октавиан подул.

Послышался голос, удивительно четкий, но пронзительный:

— Да?

— Я — Цезарь, и я хочу поговорить с тобой. Открой дверь и выйди.

— Нет, нет! — Эти слова прозвучали визгливо. — Я не буду говорить с Октавианом! Пусть это будет кто угодно, только не Октавиан! Я не выйду, а если ты попытаешься войти, я убью себя.

Октавиан обратился к Аполлодору, который стоял с видом мученика:

— Скажи ее несносному величеству, что здесь со мной Гай Прокулей, и спроси, будет ли она говорить с ним.

— Прокулей? — спросил тонкий ясный голос. — Да, я буду говорить с Прокулеем. Антоний говорил мне на смертном одре, что я могу доверять Прокулею. Пусть он говорит.

— На таком расстоянии она не сможет отличить один голос от другого, — шепнул Октавиан Прокулею.

Но очевидно, она все-таки различала голоса, потому что, когда Октавиан, позволив ей говорить с Прокулеем, попытался сам продолжить этот странный разговор, она узнала его и отказалась говорить. И не согласилась говорить ни с Тирсом, ни с Эпафродитом.

— Я не верю этому! — крикнул Октавиан и повернулся к Аполлодору. — Принеси вино, воду, еду, кресло и стол. Если мне придется выманивать ее несносное величество из этой крепости, то, по крайней мере, надо устроиться поудобнее.

Но для бедного Прокулея удобств не предусматривалось. Трубка находилась на стене слишком высоко, и сидеть в кресле он не мог, но спустя несколько часов появился Аполлодор с высоким стулом, который, как заподозрил Октавиан, был спешно сделан именно для этой цели. Отсюда и задержка. Прокулею было приказано заверить Клеопатру, что с ней ничего не случится, что Октавиан не намерен убивать ее и что ее дети будут целы и невредимы. Больше всего ее беспокоили дети, и не только их безопасность, но и судьба. Пока Октавиан не согласится позволить одному из них править в Александрии, а другому в Фивах, она не выйдет. Прокулей спорил, умолял, задабривал, упрашивал, убеждал, снова спорил, подлизывался, дразнил — все напрасно.

— Зачем этот фарс? — спросил Тирс Октавиана, когда стало уже темно и пришли дворцовые слуги с факелами, чтобы осветить место действия. — Она ведь знает, что ты не можешь обещать ей то, чего она просит! И почему она не хочет говорить с тобой? Она же знает, что ты здесь!

— Она боится, что, если она заговорит со мной, никто больше не услышит нашего разговора. Это ее способ как-то увековечить ее слова. Она знает, что Прокулей — ученый, писатель, ведет хронику событий.

— Мы, конечно, сможем войти сверху с наступлением темноты?

— Нет, она еще недостаточно устала. Я хочу так измотать ее и утомить, что она потеряет бдительность. Только тогда мы сможем войти.

— В данный момент, Цезарь, твоя главная проблема — я, — сказал Прокулей. — Я очень устал, голова кружится. Я готов сделать для тебя что угодно, но тело мое сдается.

В этот момент прибыл Гай Корнелий Галл. Его красивое лицо было свежим, серые глаза — настороженными. У Октавиана появилась идея.

— Спроси у ее несносного величества, будет ли она говорить с другим, таким же известным писателем, — сказал он. — Скажи ей, что ты плохо себя чувствуешь или что я отозвал тебя, — что-нибудь, все, что угодно!

— Да, я буду говорить с Галлом, — ответил голос, уже не такой сильный спустя двенадцать часов.

Разговор продолжался, пока не взошло солнце, и все утро — двадцать четыре часа. К счастью, небольшой участок перед дверьми был хорошо защищен от летнего солнца. Ее голос совсем ослаб. Теперь он звучал так, словно у нее уже не осталось сил приказывать. Но, имея такую сестру, как Октавия, Октавиан знал, как женщина может сражаться за своих детей.

Наконец, уже к концу дня, Октавиан кивнул:

— Прокулей, смени Галла. Это ее взбодрит. Сосредоточит ее внимание на трубе. Галл, возьми моих двух вольноотпущенников и войди в гробницу через отверстие. Я хочу, чтобы вы это сделали украдкой. Никаких звякающих блоков, скрипов, громкого шепота. Если ей удастся убить себя, вы по самый нос в дерьме с моей помощью.

Корнелий Галл был ловкий, как кошка, тихий и гибкий. Когда все трое встали на стену с отверстием, он по собственной инициативе решил спуститься вниз по веревке. В слабом свете факела он увидел Клеопатру и ее двух компаньонок вокруг переговорной трубы. Царица оживленно жестикулировала, что-то говоря, все ее внимание было сосредоточено на Прокулее. Одна служанка поддерживала ее справа, другая — слева. Галл спустился, как молния. Клеопатра громко вскрикнула и схватила кинжал, лежащий рядом с ней. Но Галл выхватил у нее кинжал и держал ее без всяких усилий, хотя две выбившиеся из сил девушки царапали и били его. Затем к нему присоединились Тирс и Эпафродит, и трех женщин обуздали.

Тридцативосьмилетний мужчина в расцвете сил, Галл оставил женщин на попечение вольноотпущенников, а сам поднял два массивных бронзовых бруса, которыми были закрыты двери, и открыл их. Хлынул поток света. Он даже зажмурился, ослепленный.

К тому времени как женщин вывели на улицу, поддерживая под руки, сам Октавиан исчез. В его планы не входило встречаться с царицей лицом к лицу в ближайшие несколько дней.

Галл отнес царицу на руках в ее покои, двое вольноотпущенников несли Хармиан и Ирас. Старший легат, «новый человек», был потрясен, когда увидел Клеопатру при дневном свете. Одежда колом стояла на ней, пропитанная кровью, голые груди были покрыты глубокими царапинами, волосы спутаны. Виден был кровоточащий скальп.

— У нее есть врач? — спросил он Аполлодора, не знавшего, что ему делать.

— Да, господин.

— Тогда немедленно пошли за ним. Цезарь хочет, чтобы ваша царица была цела и невредима.

— Нам разрешат ухаживать за ней?

— Что сказал Цезарь?

— Я не осмелился спросить.

— Тирс, иди и узнай, — приказал Галл.

Ответ пришел быстро: царице нельзя покидать ее личные покои, но любой, кто ей будет нужен, может войти к ней, и она получит все, что попросит.

Клеопатра лежала на кушетке. Огромные золотистые глаза запали, вид у нее был далеко не царственный.

Галл подошел к ней.