Книга Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов

зашел в дом, чтобы попросить разрешения Троцкого оставить свой «бьюик» во дворе дома на время его отсутствия.

29 июля Наталья Ивановна пригласила Сильвию и Рамона на чашку чая. Разговор в основном шел о будущем «молодых». Наталья Ивановна была уверена, что у них будет свадьба, и тактично, с юмором говорила о семейной жизни и ее превратностях.

1 августа Рамон ездил с Сильвией и Натальей Ивановной за хозяйственными покупками в центральные магазины. Он сосредоточенно переносил пакеты и свертки в дом – туда, куда ему указала Седова. После этого Джексон сразу же уехал, сославшись на неотложные дела.

8 августа Меркадер без видимых причин для визита появился в доме с букетом цветов и коробкой сладостей. В беседе с Троцким он, однако, заметил, что готов сопровождать хозяина дома во время его экскурсий в горы. Троцкий поблагодарил за готовность, но не дал утвердительного ответа.

11 августа, приехав после обеда за Сильвией, Рамон не стал ее дожидаться на улице у машины, а вошел в дом. Охрана восприняла это как должное: он уже примелькался. Вскоре привлекательный «коммерсант» вышел с «невестой», и они уехали.

17 августа новый «друг дома» приехал без приглашения и попросил, чтобы Троцкий уделил ему несколько минут: Джексон хотел, чтобы Лев Давидович посмотрел его статью, в которой он критиковал тех, кто нападает на троцкизм и прежде всего на Бернхема. Беседа была недолгой, и Меркадер уехал. Почему-то на этот раз он был одет в темный костюм и на руке лежал плащ, хотя было жарко.

Всего, как мне удалось установить, Джексон-Меркадер побывал в доме около десяти раз. Видимо, он присматривался к внутреннему расположению (хотя оно уже было известно из сообщений женщины-агента, которая, как мы знаем сегодня, работала на операцию), не имея пока четкого плана акции.

Будет и еще одно посещение, роковое… Оно состоялось 20 августа 1940 года, в 17 часов. Лучше всего об этом рассказала Наталья Ивановна Седова в своей потрясающей и краткой статье «Так это было»{1263}. Опираясь на это самое главное свидетельство, а также на показания в суде обвиняемого и рассказы Луиса Меркадера, Джозефа Хансена и полковника полиции Леонардо Саласара, коротко воспроизведу последние часы жизни Л. Д. Троцкого. Материалы Судоплатова и Эйтингона позволяют расставить точные, как мне кажется, акценты в финале сталинской операции. Н. И. Эйтингон в своем сентябрьском письме 1963 года Н. С. Хрущеву из Владимирской тюрьмы назвал операцию «работой, проделанной в Мексике по заданию ЦК партии»{1264}. Задания, особо важные, разведчикам поручались от имени ЦК, туда же руководство Секретно-политического и Иностранного отделов докладывало об их выполнении, а также сообщало всевозможную заслуживающую внимания информацию{1265}.

Просыпаясь утром, вспоминала позже Наталья Ивановна, Троцкий после 24 мая несколько раз говорил:

– Ну вот, судьба нам подарила еще один день. Они не пришли…

Эта навязчивая мысль его больше не покидала. Незадолго до того самого страшного дня Троцкий вновь негромко произнес:

– Да, Наташа, мы получили отсрочку…

Так жили эти люди, находясь в своем доме, как в камере смертников. Они это знали, но в душе не хотели верить, что, как и в тюрьме, когда-то загрохочет засов и за ними придут, чтобы увести навсегда…

Наталья Ивановна, восстанавливая тот последний роковой день в жизни Троцкого, почему-то запомнила больше всего то, что он был тихим и солнечным. «Ничто не говорило о зловещности. Солнце светило ярко с утра, как всегда здесь. Цвели цветы, блестела трава, как лакированная… Никто, никто из нас, ни он сам не догадывались о предстоящей гибели». В утренней почте наконец пришло сообщение о том, что Хоттонгская библиотека Гарвардского университета в Бостоне получила рукописи Троцкого на хранение и использование. Изгнанник очень был обеспокоен их судьбой. Отправка в США была похожа на тайную операцию: Троцкий сильно опасался похищения своих бумаг. Теперь он был спокоен за них, кроме того, получал 15 тысяч долларов (смехотворно маленькая сумма за тысячи документов!).

Обычно утром, в начале восьмого, Троцкий кормил кроликов и кур. Наталья Ивановна, занимаясь своими делами, выглядывала в окно, наблюдая за мужем. Она это делала всегда, даже когда он сидел за письменным столом. «Время от времени я приоткрывала дверь его комнаты чуть-чуть, – вспоминает Седова, – чтоб не помешать ему, и наблюдала его в обычной позе – склонившимся над письменным столом с пером в руке». У Натальи Ивановны от большой семьи остался только муж и внук, и она боялась потерять последнее, что у нее в этой жизни осталось. Сам Троцкий признавался, что ему лучше работается, когда он знает: Наталья Ивановна где-то рядом. Даже в своем завещании он нашел возможным сказать о ней самым необычным образом: «Наташа подошла сейчас со двора к окну и раскрыла его шире, чтоб воздух свободнее проходил в мою комнату. Я вижу ярко-зеленую полосу травы под стеной, чистое голубое небо над стеной и солнечный свет везде»{1266}.

Покормив животных, Троцкий садился за письменный стол. В тот день, вторник 20 августа, он намеревался ответить «Эль популяр» и продолжить работу над очередной главой о Сталине. После обеда «Л.Д., – вспоминает Наталья Ивановна, – продиктовал несколько ”кусков“ своей статьи в связи с войной и, как всегда, в половине шестого вечера вышел опять к кроликам». В это время «я вышла на балкон и увидела, что рядом с Л.Д. стоял кто-то посторонний, которого я узнала не сразу, только после того, как он снял шляпу и стал подходить к балкону». Это был «Жасон» (так называли Троцкие Фрэнка Джексона, в действительности – Рамона Меркадера).

– У меня ужасная жажда, я хотел бы стакан воды, – произнес «Жасон», здороваясь с Натальей Ивановной.

– Может быть, вы хотите чашку чаю?

– Нет, нет, я слишком поздно обедал и чувствую пищу здесь, – указал он на горло. – Она меня душит… – Цвет лица у него был серо-зеленый.

После репетиции 17 августа, когда «Жасон» приходил с плащом на руке и оставался несколько минут наедине с Троцким, сегодня ему предстояло совершить ужасное: убить человека, который относился к нему доброжелательно и не подозревал такого вероломства. Хотя Эйтингон долго и тщательно готовил исполнителя к этой последней минуте, Джексон-Меркадер не был роботом. В нем обостренно заговорили элементарные чувства. Одно дело лишать человека жизни на фронте – если не ты его, то он тебя. А здесь? Человек – орудие террора, репрессии – должен либо полностью быть «свободным» от нравственных тормозов, либо идти на страшный шаг, будучи вооруженным фанатичной идеей. Брат убийцы Луис Меркадер спустя 50 лет после того рокового дня утверждает: «Брат был не просто убийцей, а человеком, верившим в дело коммунизма». Да, бывшим республиканским офицером, а теперь агентом НКВД руководила приверженность к страшному сталинскому штампу: «Троцкий – агент мирового империализма и смертельный враг коммунизма».

Но, думаю, не только духовные побуждения заставили молодого испанца превратиться из соратника Эйтингона в его сообщника. Он был вынужден это сделать. Рамон знал, что здесь, в Мехико, его мать. Она ждет его в машине в ста метрах от дома вместе с «Леонидом». Надо думать, какое огромное напряжение испытывают они. В случае его малодушия не только у него, но и у его матери нет шансов выжить. Они – заложники. Гладиаторы-заложники. Только его убьют не на арене честной борьбы, а исподтишка. А вместе с ними – и его младшего брата Луиса, которого по настоянию Эйтингона отправили из Парижа в Москву. Заложники… «Серо-зеленый цвет лица» – это последняя внутренняя борьба перед невидимой тонкой линией, которая делит жизнь и смерть. И за ту линию судьбы, откуда нет возврата, он должен отправить сейчас человека…

”Жасон“ был, как и в прошлый раз, с плащом на руке и в шляпе.

– Почему вы в шляпе и с плащом? Погода такая солнечная…

– Да, но вы знаете, это ненадолго, может пойти дождь…

”Жасон“ после моего вопроса, – вспоминала Наталья Ивановна, – как-то стушевался и направился к кроличьим домикам, где находился Л.Д.

– А статья Ваша готова? – успела спросить Наталья Ивановна.

– Да, готова, – и ”Жасон“ вынул бумаги стесненным движением руки, не отрывая ее от туловища и прижимая плащ, в котором, как позже установили, были зашиты топор и кинжал»{1267} (так в тексте. – Д. В.).

Троцкому не хотелось возвращаться в свою комнату, но закрыв дверцы домиков и сняв рабочие перчатки, он