Книга Тарра. Граница бури. Летопись вторая - Вера Камша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я должен побывать на могиле отца и вернуться в Убежище вместе с Эмзаром. Он должен объявить меня главой Дома Розы и своим наследником. Глава Дома… Глава самого себя! Больше не осталось никого, — Роман взглянул на черное кольцо, — разве что Геро. Она теперь мне сестра. Настоящая сестра… Геро носит отцовского Лебедя, пусть он будет с ней и дальше.
— Конечно, — кивнул Рене. — Я не знал Астена. Жаль.
— Жаль, — повторил Роман, — но отца больше нет, как и Уанна. И что-то мне не верится, что я надолго задержусь в Убежище. Весной я вернусь.
— Мы будем ждать.
— Весна придет быстро. Не провожай меня, провожать того, кто возвращается домой, плохая примета. По крайней мере, когда-то была таковой…
— Хорошо, не буду, — согласился Рене. — Смотреть вслед уходящим, что может быть горше…
— Разлука всегда действует угнетающе, друзья мои, — сообщил Жан-Флорентин.
— Воистину. — Эльф громко, слишком громко рассмеялся и, не оглядываясь, вышел.
Эмзар и Клэр уже были в седлах. Солнце еще не взошло, трава, крыши, ограды были седыми. Месяц Волка — месяц инея, поздних рассветов и одиночества. Три всадника и одна неоседланная кобыла видениями из прекрасного девичьего сна пронеслись по сонным улицам, миновали предместья и затерялись в серебряных полях.
Ехали молча, каждый думал о своем. На лице Клэра застыло отрешенное выражение; художник остается художником, война отступила, и душу Рыцаря Осени заполонили пока еще смутные образы. Эмзар сосредоточенно смотрел вперед. В голубых глазах короля Лебедей не было ни радости победы, ни покоя, а Роман… Роман вспоминал последний разговор с Герикой. Они оба были слегка пьяны. Либер отложил гитару, вышел на галерею, и тут чья-то ладонь легла ему на плечо. Эльф невольно вздрогнул: обычно он чуял чужое присутствие, но Геро подошла тихо, как рысь, а он никого не ждал. Даже беды.
— Почему, Роман?
— Что «почему»?
— Почему ты сделал это?
— Но это же очевидно. — Роман улыбнулся. — Чтобы помочь девочке.
— Но, — тарскийка присела на узенький диванчик, — я же не спрашиваю, как и для чего, это понятно. Ты знал, что музыка и танец открывают глаза самым незрячим, а то, что ты сделал с горскими мелодиями… Вы долго готовились. Обучить орку эльфийскому искусству, сохранив орочью суть… Тебе пришлось потрудиться.
— Это было интересно, а Криза — способная ученица.
— Более чем, — кивнула подруга Рене. — Скоро то, что теперь назовут оркскими танцами, покорит всю Арцию. Разумеется, если Криза не станет танцевать только для Уррика… Но я спрашивала не об этом. Почему ты ее отдаешь?
Он постарался удивиться, но сам понял, что не вышло. Они помолчали, потом Роман тихо сказал:
— Я испугался… Сейчас я еще могу уйти. У меня останется память о боли, которая станет светом.
— Но откуда ты знаешь, что ей дороже — лицо Уррика или твое сердце? — Герика говорила печально и недоуменно. — Ведь она увидела это лицо, когда оно было лишь твоей маской…
— Потому я и ухожу, что она не знает и, значит, примет то, что ей оставлено. Я делаю этот выбор за нее, а выбор — это самое страшное, что может быть…
— Нет, Роман, — та, что была Эстель Оскорой, покачала головой, — самое страшное, это когда выбирают за тебя для твоего же блага.
— Странный у нас разговор, Геро. Наверное, я все же пьян.
— Ты не пьян, Роман. Вернее, не так пьян, чтобы не понимать, что ты сделал, но ты так и не сказал почему.
— Почему? Это очевидно, Геро. Так лучше для всех. Они с Урриком будут счастливы, а я, я буду спокоен… Бессмертные должны любить лишь бессмертных, Герика, или же не любить вообще, потому что страшно идти по вечности со сгоревшим сердцем. Счастливы смертные, которых миновала чаша сия.
— Ты прав, Роман, что боишься… Я бы тоже боялась…
Над далеким лесом поднималось солнце, горизонт был холоден и ясен. Эльфийские кони легко бежали по проселочной дороге, все дальше и дальше от столицы империи, от забитого людьми и повозками тракта, от закончившейся войны…
СЛЕД ЗА КОРМОЙ
Он избрал себе дорогу, смяв минувшие года.
То ли к черту, то ли к богу, а быть может, в никуда.
Галина Букалова
2231 год от В. И. 20-й день месяца Агнца — 22-й день месяца Иноходца
Арция. Мунт
Таяна. Высокий Замок
Эланд. Идакона
1
Дворец Анхеля Рене не нравился, особенно башня, в которой встретил смерть император-предатель, только Арция была не в том положении, чтобы строить новые резиденции, да этого бы и не поняли. Арцийцы гордились и дворцом Анхеля, и самим императором, и его с немалым искусством изваянной восковой персоной, не первую сотню лет сидевшей за письменным столом в комнате, где самого Анхеля застигла смерть. То есть возмездие.
Рене побывал там всего один раз и обосновался в противоположном крыле дворца, не воюя с победителем Пурины, но и не прячась за него. Он жил один. Геро целомудренно поселилась в Речном замке, жилище то вдовствующих императриц, то заживших своим домом наследников. Три года положенного в Арции императорского траура истекали в первый день месяца Собаки, еще три месяца требовал этикет — император не может готовиться к свадьбе, пока невеста полностью не освободилась от былых уз.
Адмирал не спорил с арцийским обычаем, он его обходил, как обходил рифы или вражеские флотилии. Это было не так уж трудно, особенно после того, как, едва не наступив на выскочившую непонятно откуда кошку, Рене стал обладателем одной из тайн дворца. Кошка юркнула за сдвинувшуюся каким-то образом панель, Рене не мог не протиснуться следом и оказался в странном мире галерей, лестниц и переходов, где обитал лишь выводок черных узкомордых кошек, впрочем, вполне дружелюбных. Первая же лестница, по которой, уступая настояниям урчащего котяры, спустился император, вела в подвал, где начинался ведущий в Речной замок ход. Вторая прогулка окончилась в предместьях, третья — в камере под крышей, где можно было укрыться самому или укрыть другого. Аррой с любопытством оглядел вещи, брошенные еще до Пурины; теперь бегство Руиса Арроя, равно как и исчезновение маршала Эжьера, выглядело не столь… неприятным. Они могли воспользоваться одним из тоннелей, но молва приписала спасение принца чуду, а маршала — Недозволенному, впрочем, тайны почивших предков эландца занимали меньше, чем Жана-Флорентина, Рене с избытком хватало императорских забот.
Когда-то Счастливчик принадлежал лишь своей мечте и «Созвездию Рыси», потом на него свалился сперва Эланд, затем — большая война и Таяна и, наконец, Мунт. Адмирал не понимал, как Годой мог хотеть такого, уцелевшие царедворцы не представляли, как этого можно не желать, а Жан-Флорентин объяснял, каким должен быть государь. По жабьему мнению, императору следовало уподобиться не только льву, но и лисе, ни в коем случае не оставаясь верным своему обещанию, если это вредит государственным интересам и если отпали причины, побудившие это обещание дать.
