Книга Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

«Судьба Ивана IV — настоящая трагедия завоевателя, который сорвался на слишком крупной игре, потому что бросил на весы счастья все свое достояние и вместе с потерей новой колониальной добычи глубоко расстроил основы старой империи…. Его вина или несчастье состояло в том, что, поставивши громадную цель превращения полуазиатской Москвы в европейскую державу, он не мог вовремя остановиться перед возрастающим врагом, что он растратил и бросил в бездну истребления одну из величайших империй мировой истории. Опять-таки оправданием или объяснением этой невольной трагедии может служить его личная судьба: так же как он быстро исчерпал средства державы, он вымотал свой могучий организм, истратил свои таланты, свою нервную энергию».

Тут следует заострить внимание на еще одной особенности Грозного и всей его эпохи.

Необыкновенная способность Ивана IV обставлять любое из своих начинаний большой помпой и сопровождать его излишней шумихой, когда громкое и броское легко принять за великое, настолько подействовало на нервы и впечатления его современников и передалось потомкам, что царя даже иной раз стали называть Великим, подобно Петру I. И не только на бытовом уровне. Такому сопоставлению двух известных деятелей нашей истории и даже отчасти уравниванию их перед ее судом, очевидно, во многом посодействовало то, что оба чем-то были схожи в своих устремлениях. В частности, оба ставили целью утвердиться в Прибалтике. Но, пожалуй, на этом сходство между ними и заканчивается. Например, основоположник марксизма, на которого, как и на его идейных последователей, сейчас не очень принято ссылаться, сугубо положительно оценивая личность Ивана Грозного, говорит:

«Он был настойчив в своих попытках против Ливонии; их сознательной целью было дать России выход к Балтийскому морю и открыть пути сообщения с Европой. Вот причина, почему Петр I так им восхищался».

Поскольку автору этой цитаты напомнить уже ничего нельзя, то напомним читателю, что до Ливонской войны у России был выход к Балтийскому морю, и выход достаточный, для того чтобы начинать открывать те самые пути сообщения с Европой, о которых говорит Маркс. Вместо этого русский царь ввязался в войну, в результате которой потерял этот выход, не оставив за собой ни пяди Балтийского побережья. Вообще говоря, не понятно, где Маркс разглядел восхищение Петра царем Грозным. Петр признавал за своим далеким предшественником некоторые позитивные стороны, но восхищения перед ним, как известно, не испытывал. А что касается деятельности Петра, и в особенности ее результатов, то тут не просматривается ничего общего с Иваном Грозным.

В свое время Н.И. Костомарову доводилось в ученой среде, на довольно высоком ее уровне, отстаивать существование принципиального различия между Петром и Грозным, различия, не допускающего признавать последнего Великим. Ученого возмущала и больно задевала попытка со стороны некоторых его коллег уравнять между собой обоих. Правоту своего взгляда на этот вопрос известный историк доказывал прописной истиной, что настоящее, подлинное величие определяется не только замыслами, какими бы грандиозными они ни были, но и результатами. Высказываемая при этом историком мысль предельно ясна. Он понимает величие только в достижении высокой цёли, причем конечной целью, коль скоро речь идет о государственном деятеле, он считает принесенную своему отечеству пользу. Мнение Костомарова на этот счет звучит так:

«Если перед нами стоят два человека с одинаковым характером, с одинаковыми целями, с одинаковыми почти средствами для достижения их, за изменением только некоторых несущественных обстоятельств, то мы обыкновенно отдаем преимущество, венчаем лаврами того, который одержал полную победу; мы видим человека, достигшего последних результатов, видим торжество блистательное — унижение соседнего государства, стоявшего прежде на первом плане на всем Севере, — мы видим полное достижение цели и видим его торжественно сходящим со своего поприща. Мы говорим: вот великий человек! Обращаясь к другому, мы видим, что цели были те же, но не было того торжества, и говорим: этот не был великим человеком!»

Особенно для автора последнего положения характерно то, что ученый не снимает при этом ответственности с исторического лица за нравственную сторону вопроса.

«Прежде всего, — рассуждает далее Костомаров, — нужно уяснить себе, что следует называть великим, что действительно достойно этого названия. Нам кажется, следует строго отличать великое от крупного. Победы, кровопролития, разорения, унижение соседних государств для возвышения своего — явления крупные, громкие, но сами по себе не великие. Сочувственное название великого должно давать только тому, что способствует благосостоянию человеческого рода, его умственному развитию и нравственному достоинству. Только тот великий человек, кто действовал с этими целями и достигал их удачным, сознательным выбором надлежащих средств. Относительная степень исторического величия может быть определена как суммою добра, принесенного человечеству, так и уменьем находить для своих целей и пути, средства, преодолевать препятствия и, наконец, пользоваться своими успехами. Если историк называет человека великим только тогда, когда видит за ним успех, и настолько признает за ним величие, насколько деятельность его была плодотворна, — историк вполне прав; это, без сомнения, не лишает его права на сочувствие к тем, которые имели хорошие цели, но не могли или не умели найти средств и путей к их выполнению; нужно только при этом быть уверенным, что действительно такие цели существовали».

Наверное, сказанного выдающимся историком будет вполне достаточно для того, чтобы даже не ставить вопрос об уравнивании царя Ивана с Петром. Конечные результаты их деятельности говорят за себя сами: для одного итогом стал Ништадтский триумф, для другого — позор Киверовой Горки. Цели были одни, результаты диаметрально противоположны. Ну а средства достижения, приемы каждого, которые, как иногда считается, у обоих были по сути одинаковыми, на самом деле таковыми окажутся только при поверхностном рассмотрении. Но это уже совсем из области другого предмета.

Резюмировать причины поражения в Ливонской войне ошибками и просчетами русского царя лучше всего словами историка В.О. Ключевского, который, не отказывая Грозному в заслугах его правления, тем не менее, подчеркивал, что «важнее отрицательное значение этого царствования. Царь Иван был замечательный писатель, пожалуй, даже бойкий политический мыслитель, но он не был государственный делец. Одностороннее, себялюбивое и мнительное направление его политической мысли при его нервной возбужденности лишило его практического такта, политического глазомера, чутья действительности, и, успешно предприняв завершение государственного порядка, заложенного его предками, он незаметно для себя самого кончил тем, что поколебал самые основы этого порядка. Карамзин преувеличивал очень немного, поставив царствование Ивана — одно из прекраснейших поначалу — по конечным его результатам наряду с монгольским игом и бедствиями удельного времени».

Но особый интерес для нас должны представлять те суждения о Ливонской войне и ее итогах, которые переводят рассматриваемый предмет в область послевоенную, указывают на состояние, в котором оказалась Россия в результате своего поражения. В этом смысле замечательно суждение историка В.Г. Вернадского, отличающееся к тому же, помимо всего прочего, предельной краткостью. Итог не только Ливонской войны, но и всего царствования Грозного он подвел одной фразой: