Книга Тяжелые времена - Хиллари Клинтон

Я настаивала на том, что теперь нам следовало выдвигать на обсуждение в Совете Безопасности так называемую главу VII данной резолюции, которая бы санкционировала жесткие санкции в случае несоблюдения соглашения. Для Лаврова это условие было неприемлемо, но он согласился использовать влияние России для поддержки плана Кофи Аннана, а также подписал вместе со всеми документ, где излагались те условия, по которым были достигнуты договоренности. Затем мы покинули зал заседания, чтобы объявить о достигнутых договоренностях.

Неприятности начались почти сразу же. Пресса упустила ясный и простой смысл выражения «на основе взаимного согласия» и трактовала его как признание того, что Асад сможет остаться у власти. Газета «Нью-Йорк таймс» опубликовала мрачный репортаж под заголовком «Переговоры завершились составлением плана по Сирии, но не по отставке Асада». Лавров приложил все усилия, чтобы подлить масла в огонь таких толкований. «Не делается никаких попыток навязать какой-либо переходный процесс, — заявил он журналистам. — Нет никаких предварительных условий для переходного процесса и попыток отторгнуть какую-либо группу от этого процесса». Формально это было верно, но по сути это была беззастенчивая ложь.

Кофи Аннан, однако, парировал уловку Лаврова. «Я сомневаюсь, что сирийцы, которые так беззаветно боролись за свою независимость, чтобы самостоятельно выбирать свое руководство, будут готовы избрать на эти должности людей, у которых руки в крови», — сказал он. Я поддержала его: «То, чего нам удалось здесь достичь, — это развеять миф о том, что [Асад] и те, у кого руки в крови, смогут остаться у власти. В соответствии с выработанным планом режим Асада должен уступить место новому переходному руководящему органу, который будет иметь все полномочия власти». Со временем оппозиция и гражданские лица в Сирии осознали, что именно в этом заключалась суть женевского коммюнике: это был план по отстранению Асада от власти.

* * *

То лето было тяжелым для Сирии. После подписания соглашения в Женеве на заседании ООН Россия в итоге отказалась поддержать главу VII принятой резолюции или использовать какие-либо реальные рычаги давления на Асада. Это было весьма досадно, но неудивительно.

В августе Кофи Аннан ушел с поста спецпосланника с чувством глубокого неудовлетворения.

— Я сделал все возможное, но иногда даже все возможное — этого недостаточно, — сказал он мне.

— Я не знаю, что еще вы могли бы сделать, учитывая непримиримую позицию России в Совете Безопасности, — ответила я. — Я не могу себе представить, как можно было бы сделать больше того, что мы сделали. По крайней мере, в Женеве у нас была основа, но наши соперники были просто непоколебимы.

Между тем число жертв в Сирии возросло до десятков тысяч человек, а кризис продолжал углубляться и выходить из-под контроля.

Я испытывала все большее разочарование, но продолжала вести свою линию. Когда мы натолкнулись на стену враждебности России в ООН, я стала оказывать давление по направлениям, не связанным с ООН, проводя новые совещания «Друзей Сирии», в число которых теперь входило уже около ста стран. Самой большой проблемой было убедить все стороны (Асада и его российских и иранских покровителей, с одной стороны, повстанцев и арабские государства, с другой), что добиться решающей победы военным путем невозможно и что им нужно все внимание сосредоточить на достижении урегулирования дипломатическими средствами. Это, как показало время, потребовало немало тактичных и неустанных усилий — и оказания давления. Соединенные Штаты и наши партнеры постепенно расширяли санкции в отношении режима Асада. Мы «заморозили» его активы, ввели запреты на поездки, ограничили торговые операции. Сирийская экономика находилась в состоянии неконтролируемого падения. Но поскольку Россия и Иран продолжали финансировать военные действия Асада, бои на территории Сирии продолжались.

Асад активно использовал авиацию и начал обстреливать повстанцев ракетами «Скад», чтобы подавить их сопротивление, что привело к новым жертвам среди мирного населения. Оппозиция, несмотря на все усилия европейцев, арабских стран и США, оставалась разрозненной. С марта 2012 года мы стали поставлять повстанцам помощь, не связанную с поставками оружия, в том числе коммуникационное снаряжение и сухие пайки. Но другая сторона получала помощь оружием и военным инструктажем, и это приходилось учитывать. Раздавались голоса (особенно много их было в рядах сирийской оппозиции), которые призывали нас оказать поддержку так же, как мы поддержали ливийских повстанцев. Но Сирия — это не Ливия.

Режим Асада оказался гораздо более живучим, чем режим Каддафи, у него оказалось очень много сторонников среди основных групп населения, больше союзников в регионе, полноценная армия и гораздо более надежные средства ПВО. В отличие от Ливии, где повстанческий Переходный национальный совет контролировал обширные территории в восточных районах, в том числе Бенгази, втором по величине городе, оппозиция в Сирии была плохо организована и рассредоточена. Оппозиционеры изо всех сил пытались удержать территорию и объединяться вокруг единой командной структуры. Было еще одно очень важное отличие: Россия блокировала любые действия ООН по Сирии, в значительной степени препятствуя повторению ливийского сценария.

В первые дни боев многие предполагали, что падение режима Асада было неизбежным. Ведь в предыдущих подобных событиях руководители Туниса, Египта, Ливии и Йемена — все без исключения покинули свои посты. Трудно было представить, что после таких кровопролитных боев, почувствовав вкус свободы, сирийский народ так просто успокоится и вновь примет диктаторское правление. Однако теперь, когда пошел второй год гражданской войны, казалось все более вероятным, что Асад сможет удержаться у власти, даже если бы это значило, что страна распадется на части и начнется повсеместный разрушительный межконфессиональный конфликт. Сирия могла оказаться в длительном и кровавом тупике. Либо она могла перестать существовать как государство, поскольку правительственные структуры рушились, а за этим последовал бы хаос. И чем дальше затягивался конфликт, тем больше становилась опасность, что нестабильность в Сирии приведет к дестабилизации положения в подверженных нестабильности соседних странах, таких как Иордания и Ливан, и еще больше возрастала вероятность того, что экстремисты хотели бы заручиться поддержкой внутри Сирии.

Я стала называть Сирию «дурной» проблемой. Этот термин обычно используют эксперты по планированию для описания особо сложных задач, в которых стандартные решения и подходы неприменимы. «Дурные» проблемы редко имеют правильный ответ. На самом деле они представляют такую сложность и «зловредность», потому что каждый следующий вариант их решения оказывается хуже предыдущего. Именно это, во все большей степени, стало проявляться в Сирии. Если ничего не предпринимать, весь регион вскоре постигнет гуманитарная катастрофа. Если начать военное вмешательство, был велик риск открыть ящик Пандоры и завязнуть в очередной бесконечной войне, как в Ираке. Если направить военную помощь повстанцам, вскоре это оружие может оказаться в руках экстремистов. Если продолжать использовать чисто дипломатические способы решения конфликта, то они будут наталкиваться на российское вето. Ни один из этих подходов не давал большой надежды на успех. Однако нам приходилось продолжать наши усилия.