Книга Тайны гениев. Три книги в одной - Михаил Семенович Казиник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приближенному даже в голову не придет, что маленькая серая птичка с ее пением дороже всех богатств.
Он выстроил замечательное умозаключение о соловье, который «потерял все свои краски при виде столь знатных особ».
– Соловушка! – громко закричала девочка. – Наш милостивый император желает послушать тебя!
– Очень рад! – ответил соловей и запел так, что просто чудо.
– Словно стеклянные колокольчики звенят! – сказал первый приближенный. – Глядите, как трепещет это маленькое горлышко! Удивительно, что мы ни разу не слыхали его раньше! Он будет иметь огромный успех при дворе!
– Спеть ли мне императору еще? – спросил соловей. Он думал, что тут был и сам император…
Теперь обратите внимание на речь первого приближенного после пения соловья.
Под воздействием великого искусства в приближенном проснулись чувства. Здесь буквально поэзия! Никакого «ПФ»!
– Несравненный соловушка! – сказал первый приближенный императора. – На меня возложено приятное поручение пригласить вас на имеющий быть сегодня вечером придворный праздник. Не сомневаюсь, что вы очаруете его величество своим дивным пением!
– Пение мое гораздо лучше слушать в зеленом лесу! – сказал соловей, но, узнав, что император пригласил его во дворец, охотно согласился туда отправиться.
При дворе шли приготовления к празднику. В фарфоровых стенах и в полу сияли отражения бесчисленных золотых фонариков; в коридорах рядами были расставлены чудеснейшие цветы с колокольчиками, которые от всей этой беготни, стукотни и сквозняка звенели так, что не слышно было человеческого голоса. Посреди огромной залы, где сидел император, возвышался ЗОЛОТОЙ ШЕСТ для соловья. Все придворные были в полном сборе; позволили стоять в дверях и кухарочке, – теперь ведь она получила звание придворной поварихи. Все были разодеты в пух и прах и глаз не сводили с маленькой серенькой птички, которой император милостиво кивнул головой…
Какой контраст между роскошью, золотым шестом и маленькой серой птичкой!
И соловей запел так дивно, что у императора выступили на глазах слезы и покатились по щекам…
Вот оно, искусство, которое пробуждает слезы у императора!
Тогда соловей залился еще громче, еще слаще; пение его так и хватало за сердце.
Император был очень доволен и сказал, что жалует соловью свою золотую туфлю на шею. Но соловей поблагодарил и отказался, говоря, что довольно награжден и без того…
Прекрасная остроумная мысль Андерсена. Император жалует соловью «золотую туфлю на шею»! А соловей отказывается.
– Я видел на глазах императора слезы – какой еще награды желать мне! В слезах императора дивная сила! Видит бог – я награжден с избытком!
Гениальная мысль сказки: «в слезах императора дивная сила»!
И опять зазвучал его чудный, сладкий голос.
Далее – совершенно замечательное ироничное описание последствий «популярности» соловья.
– Вот самое очаровательное кокетство! – сказали придворные дамы и стали набирать в рот воды, чтобы она булькала у них в горле, когда они будут с кем-нибудь разговаривать. Этим они думали походить на соловья. Даже слуги и служанки объявили, что очень довольны, а это ведь много значит: известно, что труднее всего угодить этим особам. Да, соловей положительно имел успех…
И столь же иронично описаны привилегии, которые получил соловей при дворе. Его лишили СВОБОДЫ!
Его оставили при дворе, отвели ему особую комнатку, разрешили гулять на свободе два раза в день и раз ночью и приставили к нему двенадцать слуг; каждый держал его за привязанную к его лапке шелковую ленточку. Большое удовольствие было от такой прогулки!
Искусство соловья, певца лесов, природы, стало объектом массовой культуры.
Весь город заговорил об удивительной птице, и если встречались на улице двое знакомых, один сейчас же говорил: «соло», а другой подхватывал: «вей», после чего оба вздыхали, сразу поняв друг друга.
Одиннадцать сыновей мелочных лавочников получили имена в честь соловья, но ни у одного из них не было и признака голоса…
Но вот произошло важное событие. Оно изменит всю силу преклонения перед подлинным и заменит его на подделку.
Раз императору доставили большой пакет с надписью: «Соловей».
– Ну, вот еще новая книга о нашей знаменитой птице! – сказал император.
Но то была не книга, а затейливая штучка: в ящике лежал искусственный соловей, похожий на настоящего, но весь осыпанный бриллиантами, рубинами и сапфирами. Стоило завести птицу – и она начинала петь одну из мелодий настоящего соловья и поводить хвостиком, который отливал золотом и серебром. На шейке у птицы была ленточка с надписью: «Соловей императора японского жалок в сравнении с соловьем императора китайского».
Удивительно, что никто при китайском дворце не придал значения этой надписи!!! Не задумался о ее смысле.
– Какая прелесть! – сказали все придворные, и явившегося с птицей посланца императора японского сейчас же утвердили в звании «чрезвычайного императорского поставщика соловьев».
– Теперь пусть-ка споют вместе, вот будет дуэт!
Но дело не пошло на лад: настоящий соловей пел по-своему, а искусственный – как заведенная шарманка…
А следующее высказывание придворного капельмейстера поражало меня с детства. Тот, чья профессия – музыкант, главный музыкант страны, министр музыки, не только не сумел отличить подлинное искусство от подделки, но еще и сообщил о том, что подделка (игрушка) соответствует его, капельмейстера, методе.
Вот она, замеченная великим сказочником беда.
– Это не его вина! – сказал придворный капельмейстер. – Он безукоризненно держит такт и поет совсем по моей методе…
И теперь наступило общегосударственное затмение.
Искусственного соловья заставили петь одного. Он имел такой же успех, как настоящий, но был куда красивее, весь так и блестел драгоценностями!
Тридцать три раза пропел он одно и то же и не устал…
И наконец, потеря подлинного, настоящего!
Окружающие охотно послушали бы его еще раз, да император нашел, что надо заставить спеть и живого соловья. Но куда же он делся?
Никто и не заметил, как он вылетел в открытое окно и унесся в свой зеленый лес.
– Что же это, однако, такое! – огорчился император, а придворные назвали соловья неблагодарной тварью.
– Лучшая-то птица у нас все-таки осталась! – сказали они, и искусственному соловью пришлось петь то же самое в тридцать
