Книга Правда и блаженство - Евгений Шишкин

«Какая борьба с коррупцией, Владимир Владимирович? Побойтесь Бога! — возмущался мысленно Павел. — Созвать в Кремль миллиардеров, взяточников, подхалимов. Пригласить карманную партию чиновников. Прочитать им послание по борьбе с коррупцией. Это борьба? Послушайте, как они в ладошки вам хлопают…»

Со временем укорительные пассажи в адрес Путина теряли у Павла Ворончихина азарт: «Нельзя требовать от ворона журавлиного полета. Путин сам определил себе роль — «менеджер»…

— Здорово, элита! — услышал куражный голос Павел.

Рядом с ним в кресло плюхнулся Игорь Машкин. Раскованный, веселый и вроде как хмельной.

— Какая я тебе элита? — возмутился Павел. — Я не из тех, кто простого русского человека быдлом считает.

— Паша, я сам из низов вышел, из барака… Разве я посмею простого мужика чмырить?

— Чем тебя награждают? Орденом «За заслуги»? — спросил Павел. — Значит, примерный ты депутат.

— Лучше не бывает! — подхватил Машкин. — Наши политики, депутаты разные, от народа морды воротят. Я в Вятск приеду — у меня километр людей в приемную стоит. Я всем помогаю. В крайнем случае, денег дам на бутылку. Ни у кого больше ты такого не увидишь!

В зале объявили:

— Президент Российской Федерации…

Из боковых дверей на подиум вышел Владимир Путин. Все встали. Путин был подобран, улыбчив, видать, в добром расположении духа. На втором президентском сроке он больше улыбался, был более раскрепощен, меньше старался чего-то доказывать, объяснять… Путин доброжелательно всем кивнул, попросил садиться. Казалось, он сразу заметил Павла во втором ряду, улыбнулся ему. Путин подошел к трибуне и, широко расставив ноги, как на борцовском поединке, заговорил.

Павел даже изумился на себя. Что ж он так нападает на этого человека, который тянет такой воз, как Россия! Этот воз испокон веку был непосилен для большинства государей. Тем более теперь, когда на прогнивший социализм налегла горбачевско-ельцинская разруха. В какой-то момент Павлу Ворончихину захотелось извиниться за свои крамольные оскорбительные мысли перед Путиным. Все мысленные разговоры с президентом показались ему мальчишеством, даже неуклюжим, неправедным оскорблением.

Павел разом окинул исторические шаги Владимира Путина, его радение по укреплению державы. Путин отстроил схему управления власти, «вычистил» Чечню, пресек сепаратизм, прищучил распоясавшихся ходорковских, огрызнулся на Запад. Чаша весов, на которой лежало благо путинского времени, перетягивала. Путин принял глобальную капиталистическую игру. Теперь, не сюсюкая, он предлагал принять эту игру каждому живущему в России. Каждый — за себя. Он никому не мешает. Преобразования его осторожны, выверены, никаких крайностей. Он понимает, что прыжком к всеобщему счастью и благоденствию не рвануть. Павел Ворончихин уважительно и верноподданно смотрел на Путина, улыбавшегося сейчас больше, чем обыкновенно, произносившего приятные слова поздравлений для награжденных.

Путин увенчивал орденами. Удостоенные деятели искусств держали короткое ответное слово: кто — с лакейской интонацией, а кто — нет. Военные от приветственных слов отказывались.

Объявили Павла. Он поднялся, подошел к президенту, доложился по форме высшему военачальнику. Путин взял с подушечки орден на красной ленте, повесил на шею Павла. Пожал руку, улыбнулся. Путин улыбался военным как-то иначе, строже и вместе с тем теплее, чем театрально-киношной богеме; богема, похоже, была ему чужда, не органична. Между Павлом и Путиным опять вспыхнул мысленный диалог.

«Я уважаю вас, Владимир Владимирович, как человека, спасшего страну и армию от развала, но… Может, в настоящий момент это неблагодарно, и все-таки… Простого русского человека вы унизили. Рублевка — это не позорное клеймо, это клеймо предательское…»

В глазах Путина, казалось, вспыхнул гнев, затем он чуть ехидно, зло ответил:

«На словах вы все мастера… Начальников полно, а всё на меня валите! А я вкалываю, как на галерах!»

Церемония закончилась. Награжденных пригласили на фуршет. Павел здесь задерживаться не собирался. Прежде чем проститься с Машкиным, спросил:

— Дело прошлое, Игорь… Всё хочу узнать у тебя: ты почему тогда Лешку заложил завучу? Сказал, что с ним напился?

— Из зависти! — неколебимо и не стыдясь ответил Машкин. — Я ему всю жизнь завидовал. Он Ленку Белоногову склеил. Башка у него лучше других шурупила. Не шестерил ни перед кем… Я ему и сейчас завидую. Мне орден в Кремле вешают, а у него даже медальки нету. Ему их не надо. А мне надо…

Настроение у Павла было праздничное. Он подошел к вице-адмиралу Репушкину и полковнику Коробину:

— Что мы здесь, мужики, шампанским травимся? Пойдемте в «Метрополь»! Я приглашаю!

Ни вице-адмирал, ни тем более полковник не ожидали от генерала Ворончихина такого приглашения, все знали, что он суров, сдержан, а тут — как рубаха-парень. Но и обрадоваться они не смогли:

— Пал Василич! — почти взмолился Репушкин. — В ресторан не могу. Дома гости ждут. Вся семья собралась. Дети приехали, внуков привезли… Поехали, Пал Василич, ко мне! Все обрадуются! Ты для моих сыновей человек легендарный.

Павел рассеянно улыбался, кивал, но согласия не дал.

— Товарищ генерал, смею вас к себе позвать. Ждет роскошный обед с ухой из стерляди. Только наши. Командир эскадрильи, командир дивизии… Да вы всех знаете. Боевые друзья… Поедемте, Павел Васильевич! — загорелся и хотел зажечь Павла полковник Коробин.

— Спасибо, — ответил Павел. — Я, пожалуй, тоже домой. Меня тоже ждут. Извините.

Он лукавил. Его никто не ждал. Сергей жил в Хьюстоне. Катя — в Самаре. Друзей, кровных друзей, без которых празднество не может быть празднеством, Павел Ворончихин не нажил. Один брат — Лешка! Самый ближний и кровный! Он набрал номер телефона брата.

— Ты сейчас где? — с волнением спросил Павел.

— Кормлю уток в Кусковском парке. Давай, Паш, подъезжай. У меня еще полбатона… Вместе покормим. Красота тут необыкновенная. Утки с выводками. Вода в озере черная — небо будто в зеркале отражается.

XV

Скверная мыслишка поедала совесть: неужели академик Маркелов ушел в мир иной, а он, Алексей, даже не проведал старика пред вечностью?.. Наконец совесть возопила — Алексей приехал на Воробьевы горы, в дом ученого, даже не пытаясь предварительно найти его телефонные координаты. И дом, и двор, и, казалось, детский грибок над песочницей остались прежними, но и не прежними вместе с тем: в доме белели новые стеклопакеты, повсюду висели кондиционеры, машины — сплошь «лексусы» и «тойоты», да и в песочнице играли дети чернявой, жгучей породы и, похоже, не с матерями — с няньками.

Стародавней медной таблички с гравировкой «Академик Маркелов В. Н.» на двери не оказалось, да и дверь была иной — могучая, должно быть, бронированная, новорусская. Вскоре эта дверь открылась. Перед Алексеем стоял человек в спортивном костюме, черноволосый, усастый, да и повсюду на открытых участках тела — на руках, на груди, — густо и черно вилась поросль.