Книга Запах полыни. Повести, рассказы - Саин Муратбеков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ой-бай-ау! — выдохнул облегченно Урмис. — Не будь слепым, как жадность, и рука твоя не сделает зла.
Он проводил взглядом сайгаков, невольно прислушиваясь к тому беспокойному чувству, вслед за которым в душе его рождалась песня. Всю жизнь это чувство не покидало Урмиса. Правда, к старости оно захватывало его значительно реже, чем в те далекие времена, когда Урмис умел заставить струны петь так, как пело его молодое сердце.
Вдвоем с Жаппасом они не знали себе равных среди кобызистов. Их встречи на кюях в летние вечера заставляли земляков, да и не только земляков, охать от изумления! Жаппас был достойным соперником. Потом он ушел туда, где живет большая музыка, и вот теперь кобыз Жаппаса Каламбаева звучит в концертах по радио, его слушает вся республика. Хорошо! Человек нашел свое счастье. А Урмис свое. Он занялся охотой, хозяйством. Но мудрость права: душа не знакома с морщинами старости. И порой — чаще в одиночестве, на вершине какого-нибудь холма, омываемого горьковатым воздухом родной степи, — душа начинает петь по-прежнему.
…Урмис опустил ружье. Сайгак теперь далеко! Однако по охотничьему поверью: зарядил — стреляй.
Высоко, у самого солнца, он заметил черную точку.
— Кажется, беркут, — пробормотал старик. — Да, беркут…
Он знал, что беркуты давно покинули здешние места, и удивился неожиданному появлению. Опытный следопыт тут же отметил ориентир, над которым кружилась птица. Туда он и направил коня.
«Беркутовы холмы, — думал он, — раньше там были гнездовья. Там старый саксаул, густой, почти непроходимый. А что, если…» Старик оживился и послал коня рысью.
Жара становилась нестерпимой. Было больно смотреть на волны раскаленного песка. Вконец умаяв лошадь, Урмис отыскал нужный холм. «Скорее всего здесь!» Слез с седла. Стал взбираться на вершину. Мелкий горячий песок утекал из-под ног. Каждый шаг давался с трудом. Несколько раз песчаный поток сносил его вниз. Песочная пыль обжигала горло и легкие, скрипела на зубах. Мучимый жаждой, старик полз к вершине. Полз упрямо, не сетуя на старость. Зачем? Думы о старости не придают мужества. Рубашка на спине покрылась солью от высыхающего пота. Но он продвигался вперед, осторожно припадая всем телом к едва заметным неровностям крутого склона. «Еще немного, — подбадривал он сам себя, — я не так уж и стар. Аллах ворует годы, но волю у джигита украсть не может».
Поискал глазами беркута. Теперь птица была видна отчетливо: распластав широкие тупые крылья, она снижалась по спирали, словно ввинчиваясь в синеву. «Правильно, — пробормотал старик, — заметила меня и волнуется. Значит, гнездо здесь».
Урмис взобрался наконец на вершину, посидел, отдыхая. Протер от пыли ружье. «Все идет как надо. — Урмис довольно прищурил глаза. — Сайгачонок станет большим сайгаком. Если я найду гнездо, удача еще не покинула меня».
Продираясь сквозь заросли, он смотрел под ноги. «Вот оно!» Под толстым узловатым стволом саксаула валялись, белея, выветренные кости животных — остатки пиршеств хищника. Даже панцири черепах были здесь. «Опытный хищник». Старик забыл об усталости. Снять с вершины ломкого саксаула птенцов — задача нелегкая. Однако Урмис знал толк в этом деле. Он подобрался под гнездо, напоминавшее широкую площадку из сучьев и веток, и снизу разобрал его. Два желтых головастых птенца с непомерно огромными когтистыми лапами и нежной, еще не затвердевшей роговицей предклювий, прижавшись друг к другу, смотрели на охотника круглыми, как картечины, немигающими глазами. Старик прищелкнул языком: «Ай, здорово! Ханы да и только!»
— А ну, ханы, полезай за пазуху.
Домой Урмис вернулся поздно вечером, утомленный, но довольный: такие дни выпадают не часто! В передней комнате пустующего «штаба» совхоза немало выходил он пернатых помощников. Знал цену ловчим беркутам. Садясь за стол, предупредил жену:
— Зейнеп, зайца не трогай, оставь новоселам.
Птенец, что был поменьше, особенно пришелся по душе Урмису. Едва освоившись на новом месте, он заголосил, требуя пищи. И вообще вел себя дерзко, был шустрый, злой и бесстрашный. «Незаменимым ловчим станет со временем», — радовался старик.
— Хватка-то, хватка какая — мертвая!
Дня через три рано утром Зейнеп поставила самовар, Урмис напоил и задал корма коню. И в этот момент со стороны центральной усадьбы совхоза показались две легковые автомашины. «Начальство едет, — подумал старик и удивился, — рановато!»
Приезжие остановились у «штаба». Кроме двух человек, все были местные, знакомые Урмису люди: руководители района и директор совхоза. «Кажется, веселые — стало быть, с хорошими вестями». Приносящий радость — самый почетный гость в ауле, и старик с нетерпением ждал, что будет дальше. Человек с широким лбом стоял около машины: смотрел вокруг, как показалось Урмису, с доброй и в то же время грустной, не трогающей губ улыбкой; лучились одни глаза — ясно-карие за чуть раскосыми красивыми веками. «Кто это?»- старик видел, с каким уважением ожидают его другие. И еще казалось, что он встречался где-то с этим задумчивым человеком, хоть и знал, что нигде не мог его видеть. Не мог! Иначе память — светлая степная память — сразу бы подсказала.
Урмис сделал шаг навстречу подходившему гостю. Поклонился. Гость, протянул руку. Обменявшись приветствием со всеми, аксакал пригласил приезжих в юрту. И снова подумалось ему, что он не только встречался с приезжим, но и знает его. Неясность волновала старика. Такого еще с ним не случалось.
— Балли[16],- тихо произнес гость, войдя в юрту, — видать, веселые люди живут здесь. — И показал потеплевшим взглядом на домбру и кобыз. Зейнеп предложила чаю.
— Женгей, если есть, угостите, пожалуйста айраном, — попросил гость.
Отхлебывая из деревянной чашки густой, как сметана, козий айран, похвалил хозяйку. И к Урмису:
— Я вас попрошу, пожалуйста, сыграйте на кобызе…
Старик взял инструмент, отошел в сторону, сел. Прикрыл глаза. Мысленно он видел гостя, его смугловатые, слегка порозовевшие после айрана скулы. Видел его идущим
