Книга Севастополист - Георгий Витальевич Панкратов

нем нет. Если кому и способна прийти в голову подобная идея, то он отправится в Башню прежде, чем она к нему придет.

– Так, значит, и мы можем… – начал я, и сердце учащенно забилось: в нем вспыхнуло пламя надежды, но Крым тут же прикончил его:

– Можно только зайти в капсулу. А выйти из капсулы – только туда, откуда в нее пришел. Ничего не поделаешь, – он развел руками. – Так это работает.

– А почему вы видите город таким? – спросил я упавшим голосом. – Ведь он светлый, красивый!

– Это для удобства. Мы делаем некоторое допущение, понимая, что на самом деле город, разумеется, не такой. Но с точки зрения Башни – опять же, если выразиться условно – это так; цвета будто бы меняются на противоположные. Потому что, когда в человеке что-то горит, это выигрышнее смотрится на сером фоне. Но поверь мне, уж я-то знаю: серый – самый благородный цвет. И счастливы в первую очередь те, в ком нет никаких огней.

– А что же мы, избранные? – спросил я, услышав в собственном голосе отчаяние.

– Мы выбираем вас не для счастья, – спокойно ответил Крым. – Вернее, не для вашего счастья. А для счастья города.

– Но город и так счастлив! – возразил я.

– Потому что работаю я и моя команда.

– Нет никакой твоей команды, – фыркнул я. – Где она вся? Покажи мне хотя бы кого-то!

– Все на заданиях. Здесь-то им что делать? На небесном уровне работа несложная – встречай избранных да объясняй им, что и к чему. Хотя в случае с тобой…

Но я уже не слушал Крыма, а зачарованно глядел в экран.

– Я вижу человека с красным огоньком! Вон, ждет троллейбуса. А вот еще, через две улицы. А с желтым, с желтым вообще полно! Смотри, в соседних дворах! Это что же, все севастополисты?

Кучерявый рассмеялся – но тихо, почти беззвучно.

– Желтый огонек – это не редкость. Особого интереса к ним нет, часто это даже не избранные. Так, что-то теплится в человеке, может, смотрит на небо меньше обычного да дольше спит и купается. Кустиком, может, кто балуется. Хотя эти – уже краснее. Из тех, кто с красным, уже больше избранных – все они идут в Башню. Как правило, Потребление, ну максимум – Притязание. Но, конечно, они не севастополисты.

– Как вы это определяете? – выдохнул я, не отрываясь от экрана.

– Я веду севастополиста с самого начала. Впрочем, как и остальных – только остальных, скажем так, оптом. Большую часть функций на себя берет команда.

Я еще долго смотрел на экран, пока он не погас. Крым недвусмысленно показывал на дверь. Но я еще долго не мог отойти от увиденного.

Во мне снова пробудились переживания – я вспоминал о своих друзьях и с горечью думал, что не увижу их больше. Интересно, какими цветами горели мы? И наверняка ведь в этом мрачном измерении Севастополя есть те, кто горит такими же, но они все равно другие, они все равно не мы, и, как бы ни был похож цвет, они не заменят друзей. А для Башни они лишь поток, распределяемый по ячейкам. Все отлаженно, просто – вот чем гордится Крым. Но это лишь только до тех пор, пока не вспоминаешь о друзьях. А как вспомнишь – становится горько.

И что происходит с огнем, когда ты уже в Башне? Продолжает ли он гореть? Горит ли огонь во мне? Горел ли в Инкермане, когда он, отчаявшийся, отправлял мне свои последние сообщения через толстую стену стекла?

Я успел найти и свой дом, родной двор – пока не погас серый Севастополь. Но там ничего не горело и даже не светилось. Это хорошо, подумал я, значит, там жили счастливые люди.

– Так где я все-таки? – Мы снова шли вдоль лампового поля, и мой вопрос прозвучал тоскливо и одиноко под сводом гигантской холодной пещеры.

Крым направлялся к качелям, да и я был не против – их монотонное движение расслабляло, успокаивало, а ни с чем не сравнимый свет электрических гроздьев был самым прекрасным чудом, которое мне довелось видеть в Башне; я полюбил это место. Но Крым, очевидно, вел меня к нему не просто так.

– Ты в небе, – сказал он мне.

– То есть на нем? – переспросил я.

– Нет, в нем. Внутри.

Мы присели на скамейку, и снова загорелись ягоды-огоньки. Крым сорвал сразу несколько, положил в рот, сильно зажмурился и аж покраснел. От этого вида даже мое лицо скривилось, хотя я сам ничего и не ел.

– Ну вот, порядок, – сказал он. – Теперь пора в дорогу.

Не успел я ответить что-нибудь вроде «В дорогу? Но ведь мы даже и не посидели», как наша скамейка оторвалась от пола и начала подниматься. Это происходило так быстро, что едва я успел осознать, что происходит, как оказался на приличной высоте – спрыгнуть без риска для жизни было уже невозможно.

– И что теперь будет? – в панике крикнул я.

– Теперь ты все узнаешь, – добродушно ответил Крым и похлопал меня по плечу.

Мы поравнялись с вершинами стен пещеры, я поднял голову и заметил, что сверкающие тросы устремляются к самому верху уровня, к угрожающему скалистому потолку. Я мог видеть нашу пещеру как на ладони: она была овальной формы, в ее центре стояло ламповое поле, от него уходили аллейки – к комнатке, где я очнулся, к ламповому саду, к нашим качелям и к гигантским проемам с двух узких боков овала; я различил даже капсулу Точки сборки – вот уж откуда она действительно выглядела точкой.

Но когда мы поднялись еще выше, я наконец увидел то, что до сих пор скрывали каменные стены, – и от увиденного захватило дух. Наша пещера была со всех сторон окружена другими, такими же пещерами – они уходили во все обозримые стороны, и ни в одной из этих сторон им не было видно конца. Все они были одинаковы в размерах и связаны между собой высокими и узкими проемами. Но самым потрясающим было другое – из центра каждой пещеры ввысь уходил фантастический, неописуемый свет. Это сияние будто смешало в себе все возможные цвета, и все они были неотделимы, но при этом каждый из них был виден настолько отчетливо, что невозможно было понять, какой цвет ты видишь в данный момент. Каждый словно выходил на первый план, но при этом не оттесняя остальные цвета, да и первого плана в этом едином потоке не было и не могло быть, просто любой цвет был первым, любой бросался