Книга Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль - Мария Тортика (Лобанова)

Но личный визит сомнителен, так как даже для согласования важнейших вопросов политики Коминтерна Димитрову, как правило, не удавалось испросить аудиенции. Максимально, что могло иметь место, – это телефонный разговор. Результатов переговоров В. Раковский и К. Тинева ожидали у Коларова. Димитров, по рассказам Валерьяна, вошел в кабинет белый как мел. «Если ты еще раз попросишь за Раковского, я тебя расстреляю» – так передал он реакцию Сталина на это его ходатайство.

Следует отметить, что внучатая племянница Раковского Л. Гевренова отвергает версию заступничества Димитрова и Коларова, считая, что эта версия – извращенный вариант ее рассказа о попытке Димитрова заступиться за нее,[1490] и ее мнение представляется нам более близким к истине, учитывая натянутые отношения между Коларовым и Раковским, тот факт, что Коларов не просто не заступался за своих товарищей по болгарскому коммунистическому движению, а наоборот, в ряде случаев выступал в роли доносчика, а Димитров, как правило, поддакивал «вождю всех народов».

Мужественный нарком Каминский не поддался широко распространенному тогда искушению принять участие в травле еще одного «врага народа». Изданный лишь через пять дней, 1 февраля (лелеялась, видимо, весьма зыбкая надежда на освобождение, на то, что арест произошел «по недоразумению»), скупой приказ гласил: «Начальника УНИ и заместителя председателя УМС Раковского Х. Г. считать освобожденным от указанных обязанностей с 27 января сего года».[1491]

После ареста Х. Г. Раковского по кабинетам Наркомздрава пронесся кровавый смерч. В числе других были арестованы оба заместителя наркома В. А. Кангелари и М. Г. Гуревич, а через несколько месяцев и сам нарком Г. Н. Каминский.

Более года судьба Х. Г. Раковского оставалась под покровом глубокой тайны. Ходили разнообразные слухи, в том числе о том, что он был почти сразу убит или негласно осужден. Бывший советский разведчик Вальтер Кривицкий, бежавший на Запад, высказывал во второй половине 1937 г. мнение, что Раковский уже прошел через тайный процесс как «шпион» и «агент гестапо».[1492]

На протяжении всего 1937 г. в стране все более нагнетался террористический психоз, причем трудно отделить тех, кто верил в шпионаж и диверсии со стороны бывших видных большевиков, ученых, деятелей литературы и искусства, рабочих и крестьян, от людей, отлично понимавших, что идет отстрел невинных. Эти люди маскировались под веривших Сталину, чтобы самим не угодить под нож мясорубки.

Первый секретарь болгарского посольства в Москве Г. Левинсон докладывал своему МИДу 29 июня 1937 г: «Никто, даже те, кто сегодня кричит против “врагов народа”, не гарантированы, что они завтра сами не будут объявлены таковыми – ведь и Радек, и Раковский во время зиновьевского процесса публично заклеймили в “Известиях” Троцкого и отреклись от него, а теперь они сами находятся в тюрьме как его агенты».[1493]

В начале марта стало известно о завершении пленума ЦК ВКП(б), на котором рассматривали, в частности, вопрос «об антипартийной деятельности Бухарина и Рыкова»,[1494] и в печати полилась новая река помоев, теперь уже по адресу так называемых «правых», которых сталинский идеологический подпевала П. Поспелов, ставший позже академиком за сверхподданничество, именовал «оголтелой бандой врагов народа и фашистскими мерзавцами».[1495]

В декабре 1937 г. пышно отметили 20-летие ВЧК – ОГПУ – НКВД. В редакционной статье «Правды» целый раздел был посвящен «борьбе с фашистскими разведками и их троцкистско-бухаринской агентурой». В печати публиковалось огромное число подхалимских приветствий НКВД. А. И. Микоян на торжественном собрании в честь юбилея этого ведомства провозгласил лозунг: «У нас каждый трудящийся – наркомвнутделец!»[1496] Наркома внутренних дел Н. И. Ежова, ставшего в октябре 1937 г. кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), в газетах и на собраниях называли «любимцем партии и народа», рисовали «ежовые рукавицы». Несколькими месяцами ранее кровавый прокурор СССР Вышинский был награжден орденом Ленина «за успешную работу по укреплению революционной законности и правопорядка».[1497]

«Троцкистов» обвиняли не только в преступлениях последнего времени. Официальная пропаганда пыталась создать представление, что все оппозиционные течения 20-х годов были сборищами преступников. Со сталинским террором полностью солидаризовался Коминтерн. Генеральный секретарь ИККИ Г. Димитров в речи на предвыборном собрании в городе Костроме 8 декабря 1937 г. заявил: «Разгром троцкистско-бухаринских агентов фашизма, шпионов, диверсантов и вредителей нашей страны – это громадное поражение поджигателей войны… Не может быть никакой пощады врагам народа».[1498]

Таковы были те условия, в которых палачи, морально и физически истязая Х. Г. Раковского, добивались от него показаний, угодных «хозяину».

Но что конкретно происходило с Х. Г. Раковским в заключении в промежутке между арестом и судом, что происходило после суда, вынесшего ему по тем меркам «милостивый» приговор – 20 лет тюремного заключения, это до того времени, как нам удалось познакомиться с архивной документацией НКВД СССР, оставалось неизвестным. Только теперь, когда двери этого архива, называемого ныне Центральным архивом ФСБ РФ, чуть приоткрылись и авторам этой книги удалось частично познакомиться со следственным и тюремным делами Х. Г. Раковского, создается возможность осветить последний, трагический этап его жизни.

В тюрьме дело началось с канцелярских забот. Скрупулезно было перечислено и отражено в квитанции все, что было у Раковского конфисковано: книги, одежда, деньги, ордена. Рукописи, однако, названы не были, и о их судьбе ничего не известно. Нового заключенного заставили заполнить анкету. Обычные вопросы, на которые Раковский привык уже отвечать при служебных перемещениях в 20-х годах, в Наркомате здравоохранения в следующем десятилетии… Но имел этот документ зловещий заголовок «Анкета арестованного».[1499]

Отметим лишь некоторые наиболее важные ответы, дающие представление о том, что Раковский сохранил самообладание и достоинство. На вопрос о социальном происхождении он ответил: «Поземельный собственник в Добрудже, Румыния». Свое социальное положение он охарактеризовал так: «Зарабатывал как публицист и имел некоторый доход, оставшийся от отца, после революции – служащий». Свою партийность он осветил следующим образом: «Член партии социал-демократической с 1891 и ВКП(б) с 1918 до моего исключения в конце декабря 1927 г. Восстановлен в партии постановлением ЦК от 14…»[1500] Речь шла о решении от 14 ноября 1935 г., которым Раковский не восстанавливался, а «принимался» в ВКП(б) со стажем с момента принятия этого решения.[1501] Характер ответа свидетельствует, что и на Лубянке Раковский не мог примириться с этим издевательским, в его представлении, решением. Ответ на вопрос о категории воинского учета и о том, где состоит на учете, гласил: «Не состою на учете (был членом реввоенсовета юго-западного и южного фронтов)».[1502]