Книга Поющие в терновнике - Колин Маккалоу

— У нее какое-то несчастье, ваше преподобие?

— Какое-то большое несчастье, вашевысокопреосвященство, это сразу видно. Она сказала, я должен вам передать, чтоее зовут Мэгги О'Нил. — Секретарь произнес чужеземное имя немногонараспев, и оно прозвучало странно, незнакомо.

Кардинал Ральф порывисто поднялся, кровь отхлынула от лица,и оно стало совсем белое, белое, как его волосы.

— Ваше высокопреосвященство! Вам нехорошо?

— Нет, спасибо, я совершенно здоров. Отмените пока всевстречи, какие у меня назначены, и сейчас же проводите ко мне миссис О'Нил. Ктобы меня ни спрашивал, кроме его святейшества, я занят.

Священник поклонился и вышел. О'Нил. Ну конечно! Как же онсразу не вспомнил, это ведь фамилия молодого Дэна. Правда, в кардинальскомдворце все его называют просто Дэн. Большая ошибка, не следовало заставлять ееждать. Если Дэн — нежно любимый племянник кардинала де Брикассара, значит,миссис О'Нил — его нежно любимая сестра.

Когда Мэгги вошла, кардинал Ральф с трудом ее узнал. Споследней их встречи прошло тринадцать лет; ей уже пятьдесят три, ему семьдесятодин. Теперь не только он — оба они постарели. Ее лицо не то чтобы изменилось,но затвердело, застыло, и выражение его совсем иное, чем рисовал себе в мысляхРальф. Былую нежность сменили резкость и язвительность, сквозь кротостьпроступила железная твердость; он воображал ее покорной и вдумчивой святой, аона больше похожа на стареющую, но сильную духом непреклонную мученицу.По-прежнему она поразительно красива, все еще ясны серебристо-серые глаза, но ив красоте и во взгляде суровость, а некогда пламенные волосы померкли, сталикоричневатые, как у Дэна, но тусклые, нет того живого блеска. И, что всеготревожней, она слишком быстро отводит глаза, и он не успевает утолить жадное инежное любопытство.

С этой новой Мэгги он не сумел поздороваться легко и просто.

— Прошу садиться. — Он напряженно указал ей накресло.

— Благодарю вас, — последовал такой же чопорныйответ. Лишь когда она села и он сверху окинул всю ее взглядом, он заметил, чтоу нее отекли ноги, опухли щиколотки.

— Мэгги! Неужели ты прилетела прямо из Австралии, нигдене передохнула? Что случилось?

— Да, я летела напрямик, — сказала она. —Двадцать девять часов кряду, от Джилли до Рима, я сидела в самолетах, и мненечего было делать, только смотреть в окно на облака и думать. — Онаговорила сухо, резко.

— Что же случилось? — нетерпеливо, с тревогой, сострахом повторил Ральф.

Она подняла глаза и в упор посмотрела на него. Ужасныйвзгляд, что-то в нем мрачное, леденящее; у Ральфа мороз пошел по коже, онневольно поднял руку, коснулся ладонью похолодевшего затылка.

— Дэн умер, — сказала Мэгги. Его рукасоскользнула, упала на колени, точно рука тряпичной куклы, он обмяк в кресле.

— Умер? — медленно переспросил он. — УмерДэн?!

— Да. Утонул шесть дней назад на Крите, тонули какие-тоженщины, он их спасал.

Ральф согнулся в кресле, закрыл лицо руками.

— Умер? — услышала Мэгги сдавленный голос. —Умер Дэн? Мой прекрасный мальчик! Не может этого быть! Дэн-истинный пастырь…каким я не сумел стать. У него было все, чего не хватало мне. — Голоспресекся. — В нем всегда это было… мы все это понимали… все мы, которые небыли истинными пастырями. Умер?! О Боже милостивый!

— Брось ты своего милостивого боженьку, Ральф, —сказала незнакомка, сидевшая напротив. — У тебя есть дела поважнее. Не длятого я здесь, чтобы смотреть, как ты горюешь, мне нужна твоя помощь. Я летелавсе эти часы в такую даль, чтобы сказать тебе об этом, все эти часы толькосмотрела в окно на облака и знала, что Дэна больше нет. После этого твое гоременя мало трогает.

Но когда он отнял ладони от лица и поднял голову, ееоледеневшее мертвое сердце рванулось, больно сжалось, ударило молотом. Ведь этолицо Дэна, и на нем такое страдание, какого Дэну уже не доведется испытать. О,слава Богу! Слава Богу, что он умер и уже не пройдет через такие муки, как этотчеловек, как я. Хорошо, что он умер, все лучше, чем так страдать.

— Чем я могу помочь, Мэгги? — тихо спросил Ральф;он подавил свои чувства, опять надел приросшую не просто к лицу — к душе маскуее духовного наставника.

— В Греции хаос. Дэна похоронили где-то на Крите, и яне могу добиться, — где, когда, почему. Может быть, дело в том, что былипросьбы, чтобы его самолетом переправили на родину, бесконечно задерживалисьиз-за междоусобицы в стране, а на Крите жара, как в Австралии. Наверно, когдасразу никто о нем не справился, там решили, что у него и нет никого, ипохоронили. — Мэгги напряженно подалась вперед. — Я хочу вернутьмоего мальчика, Ральф, я хочу найти его и привезти домой, пусть он спит вродной земле. Когда-то я обещала Джимсу, что Дэн останется в Дрохеде — ипохороню его в Дрохеде, хотя бы мне пришлось ползком протащиться по всемкладбищам Крита. Не будет он лежать в Риме в каком-нибудь роскошном склепе, какваши священники, Ральф, не будет этого, пока я жива, если надо, я его отвоюю позакону. Он должен вернуться домой.

— Никто не станет его у тебя оспаривать, Мэгги, —мягко сказал де Брикассар. — Католической церкви нужно только, чтобы онпокоился в освященной земле. Я и сам завещал, чтобы меня похоронили в Дрохеде.

— Я не могу прорваться через бюрократическиезаслоны, — продолжала Мэгги, не слушая. — Я не знаю греческого языка,у меня нет ни власти, ни влияния. Потому я и пришла к тебе, чтобы ты пустил вход свое влияние и свою власть. Верни мне моего сына, Ральф!

— Будь спокойна, Мэгги, мы его вернем, хотя, можетбыть, и не так быстро. У власти сейчас левые, а они против католической церкви.Но у меня и в Греции есть друзья, все, что надо, будет сделано. Позволь мнесейчас же пустить машину в ход и не тревожься. Он — пастырь святой церкви, и мыего вернем.

Он уже потянулся к шнуру звонка, но Мэгги посмотрела такхолодно и так яростно, что рука его застыла в воздухе.

— Ты не понял, Ральф. Я не желаю пускать машину в ход.Я хочу вернуть моего сына — не через неделю, не через месяц, сейчас же! Тыговоришь по-гречески, ты можешь достать визы для себя и для меня, ты добьешься.Поедем с тобой в Грецию, поедем теперь же! И помоги мне вернуть моего сына.

Многое отразилось в его взгляде — нежность и сострадание,потрясение и скорбь. И однако, это снова был взгляд служителя церкви, трезвый,благоразумный, рассудительный.

— Мэгги, я люблю твоего сына как родного, но я не могусейчас уехать из Рима. Я не принадлежу себе — ты должна бы это понимать, какникто другой. Как бы я ни горевал за тебя, как бы ни горевал я сам, я не могууехать из Рима в разгар важнейшего конгресса. Я — помощник его святейшестваПапы.