Книга Дюна - Фрэнк Герберт

– А ты с ним справишься, Гурни?

– Милорд шутить изволит!..

– Пожалуй, Император уже достаточно долго спорит со старой ведьмой – как думаешь, мать?

– Вполне, – кивнула та.

Пауль громко обратился к Императору:

– Ваше Величество, мне кажется, среди ваших людей есть Харконнен?

Император повернулся к нему с поистине королевским высокомерием.

– Я полагал, что мое окружение находится под защитой вашего слова, герцог, – произнес он.

– Я хотел лишь уточнить, – ответил Пауль. – Мне интересно, входит ли Харконнен официально в вашу свиту или же из трусости прячется за ее спины?

Император улыбнулся, словно прикидывая что-то.

– Всякий, допущенный к моей особе, становится членом моей свиты.

– Итак, у вас есть герцогское слово, – подтвердил Пауль, – но Муад'Диб – это дело совсем другое. Он может и не согласиться с вашим определением свиты… Дело в том, что мой друг Гурни Халлек хотел бы убить одного их Харконненов. И если он…

– Канли! – крикнул Фейд-Раута, наваливаясь на охрану. – Это твой отец объявил эту вендетту, Атрейдес! Ты называешь меня трусом, а сам прячешься за своих женщин и хочешь выставить против меня своего слугу!

Старая Правдовидица начала было шептать что-то на ухо Императору, но тот оттолкнул ее:

– Канли, вот как? У канли есть свои, и весьма строгие, правила!

– Пауль, прекрати это! – сказала Джессика.

– Милорд, – взмолился Гурни, – вы же обещали мне, что придет день и я отомщу Харконненам!

– Ты уже отомстил им сегодня, – возразил Пауль, чувствуя охватывающую его отрешенность. Он откинул капюшон, сбросил бурнус и передал его матери вместе с поясом и крисом; принялся расстегивать дистикомб. Вся Вселенная сошлась в фокусе на этой точке и этой минуте.

– Это излишне, Пауль, – сказал Джессика. – Есть и более простые способы…

Пауль стянул дистикомб, вытянул крис из ножен в руках матери.

– Знаю, – спокойно ответил он. – Яд, асассин… любое из добрых старых средств.

– Но вы обещали мне Харконнена! – прошипел Гурни, и Пауль увидел бешенство в глазах старика и то, как набух и натянулся шрам от чернильника. – Вы должны мне его, милорд.

– Разве ты пострадал от них больше, чем я? – спросил Пауль.

– Моя сестра, – прохрипел Гурни. – Годы, которые я провел в рабстве…

– Мой отец, – ответил Пауль. – Мои добрые друзья и соратники. Суфир Хават и Дункан Айдахо, годы в изгнании – без титула, без помощи… и еще: теперь это уже канли, и ты не хуже меня знаешь законы вендетты.

Плечи Халлека поникли.

– Милорд, если эта свинья… он же не более чем скотина, которую вы бы просто пнули ногой, прогоняя с дороги, и затем сменили бы оскверненную обувь… Считайте меня палачом, если иначе нельзя, позвольте мне сделать это – но только сами не…

– Муад'Дибу не нужно делать этого, – согласилась Чани.

Он взглянул на нее и увидел страх в ее глазах.

– Но герцог Пауль Атрейдес должен сделать это, – сказал он.

– Это же харконненская скотина! – прохрипел Гурни. Пауль мгновение колебался – не открыть ли ему, что и он тоже имеет Харконненов среди своих предков. Но наткнулся на жесткий взгляд матери и сказал только:

– Однако это существо, кем бы оно ни было, имеет внешность человека и, следовательно, достойно какого-то человеческого отношения.

Гурни скрипнул зубами:

– Если он хотя бы пальцем…

– Прошу тебя, держись в стороне, – сказал Пауль, взвесил крис на ладони и осторожно отодвинул Гурни с дороги.

– Гурни! – Джессика коснулась руки Халлека. – В таком настроении он похож на своего деда. Не мешай ему – это единственное, чем ты можешь ему помочь. (И подумала: Великая Мать! Какая ирония судьбы!)

Император изучал Фейд-Рауту: массивные плечи, крепкие мышцы… Повернулся к Паулю – по-юношески стройный, худощавый, гибкий, тело не такое – иссушенное, как у жителей Арракиса, но ребра хоть пересчитывай, бедра узкие, под кожей – ни капли жира, так что видно каждое движение мышц.

Джессика склонилась к Паулю и сказала – так, чтобы слышал он один:

– Одно слово, сын… Иногда Бене Гессерит особым образом обрабатывают опасных людей, внедряя в их подсознание кодовое слово при помощи обычных методов стимулирования-наказания. Чаще всего это слово – «урошнор». Если и этого готовили так же – а я почти уверена в этом, – то, стоит ему услышать это слово и его мускулатура расслабится, тогда…

– Не желаю никаких особых преимуществ над этим, – отрезал Пауль. – Дай мне пройти.

Гурни обратился к Джессике:

– Не пойму, зачем ему это? Уж не хочет ли, чтобы его убили и так сделаться мучеником и жертвой? Может, эти фрименские предрассудки вконец затуманили его разум?..

Джессика спрягала лицо в ладонях: она и сама не могла понять, почему Пауль так повел себя. Она чуяла витающую в воздухе смерть и догадывалась, что преображенный Пауль вполне способен и на такое… Все в ней поднялось на защиту сына, но сделать она ничего не могла.

– Так что, предрассудки все-таки? – настаивал Гурни.

– Молчи, – одернула его Джессика. – Молчи и молись.

Лица Императора коснулась мимолетная улыбка.

– Если Фейд-Раута… член моей свиты… согласен, – промолвил он, – я освобождаю его от всех и всяких ограничений и предоставляю ему самому решать, как поступать. – Он повел рукой в сторону федайкинов. – У кого-то из вашего сброда сейчас мой пояс и короткий меч. Если Фейд-Раута желает, он может сразиться с вами моим клинком…

– Желаю, – отозвался Фейд-Раута, и Пауль увидел на его лице нескрываемую злобную радость.

Он чересчур самоуверен. Это преимущество я могу принять…

– Подать меч Императора! – скомандовал Пауль. – Положите его на пол вон там… – Он показал ногой. – Отодвиньте весь этот императоров сброд к стене – дайте место Харконнену…

Замелькали одежды, зашуршали шаги, зазвучали негромкие команды и протестующие возгласы – федайкины бросились исполнять приказ. Гильдиеры остались стоять у аппаратуры связи – они хмурились в явной нерешительности.

Они привыкли смотреть в будущее, подумал Пауль. А в этом месте ив этом времени они слепы… как и я.

И он взглянул туда, где дули ветры времени, взглянул и увидел вихрь; и око этой бури, центр ее, было именно здесь и теперь. Все, даже самые крошечные возможности обхода были закрыты; здесь лежал, готовый родиться, джихад; здесь таилось сознание расы, которое некогда он ощущал как собственное ужасное предназначение. Здесь было довольно причин, чтобы призвать Квисатц Хадераха или Лисан аль-Гаиба или даже обратиться к половинчатым, колченогим планам Бене Гессерит… Человеческая раса осознала, что впала в спячку, увидела, что застой затянул ее, и стремилась теперь навстречу буре, зная, что она перетрясет и перемешает застоявшиеся гены и позволит выжить лишь сильным, родившимся от удачных комбинаций… В этот миг все человечество было словно единым организмом, охваченным почти сексуальным жаром – жаром, перед которым не могли бы устоять никакие преграды.