Книга Бесы - Федор Достоевский

– Нет, нет, стоит только закутаться, и вообще свежийкакой-то ветер, даже уж очень свежий, но мы забудем это. Я, главное, не то быхотел сказать. Chère et incomparable amie,[275] мне кажется, что я почтисчастлив, и виною того – вы. Мне счастье невыгодно, потому что я немедленнолезу прощать всех врагов моих…

– Что ж, ведь это очень хорошо-с.

– Не всегда, chère innocente. L’Evangile… Voyez-vous,désormais nous le prêcherons ensemble,[276] и я буду с охотойпродавать ваши красивые книжки. Да, я чувствую, что это, пожалуй, идея, quelquechose de très nouveau dans ce genre.[277] Народ религиозен, c’estadmis,[278] но он еще не знает Евангелия. Я ему изложу его… В изложении устномможно исправить ошибки этой замечательной книги, к которой я, разумеется, готовотнестись с чрезвычайным уважением. Я буду полезен и на большой дороге. Явсегда был полезен, я всегда говорил им это et а cette chèreingrate…[279] О, простим, простим, прежде всего простим всем и всегда… Будемнадеяться, что и нам простят. Да, потому что все и каждый один пред другимвиноваты. Все виноваты!..

– Вот это, кажется, вы очень хорошо изволили сказать-с.

– Да, да… Я чувствую, что я очень хорошо говорю. Я будуговорить им очень хорошо, но, но что же я хотел было главного сказать? Я всёсбиваюсь и не помню… Позволите ли вы мне не расставаться с вами? Я чувствую,что ваш взгляд и… я удивляюсь даже вашей манере: вы простодушны, вы говоритеслово-ерс и опрокидываете чашку на блюдечко… с этим безобразным кусочком; но ввас есть нечто прелестное, и я вижу по вашим чертам… О, не краснейте и небойтесь меня как мужчину. Chère et incomparable, pour moi une femmec’est tout.[280] Я не могу не жить подле женщины, но только подле… Я ужасно,ужасно сбился… Я никак не могу вспомнить, что я хотел сказать. О, блажен тот,кому бог посылает всегда женщину, и… и я думаю даже, что я в некотором восторге.И на большой дороге есть высшая мысль! вот – вот что я хотел сказать – промысль, вот теперь и вспомнил, а то я всё не попадал. И зачем они повезли насдальше? Там было тоже хорошо, а тут – cela devient trop froid. A propos, j’aien tout quarante roubles et voilà cet argent,[281] возьмите, возьмите, яне умею, я потеряю и у меня возьмут, и… Мне кажется, что мне хочется спать; уменя что-то в голове вертится. Так вертится, вертится, вертится. О, как выдобры, чем это вы меня накрываете?

– У вас, верно, совершенная лихорадка-с, и я вас одеяломмоим накрыла, а только про деньги-с я бы…

– О, ради бога, n’en parlons plus, parce que cela me faitmal,[282] о, как вы добры!

Он как-то быстро прервал говорить и чрезвычайно скоро заснуллихорадочным, знобящим сном. Проселок, по которому ехали эти семнадцать верст,был не из гладких, и экипаж жестоко подталкивало. Степан Трофимович частопросыпался, быстро поднимался с маленькой подушки, которую просунула ему подголову Софья Матвеевна, схватывал ее за руку и осведомлялся: «Вы здесь?» –точно опасался, чтоб она не ушла от него. Он уверял ее тоже, что видит во снекакую-то раскрытую челюсть с зубами и что ему это очень противно. СофьяМатвеевна была в большом за него беспокойстве.

Извозчики подвезли их прямо к большой избе в четыре окна и сжилыми пристройками на дворе. Проснувшийся Степан Трофимович поспешил войти ипрямо прошел во вторую, самую просторную и лучшую комнату дома. Заспанное лицоего приняло самое хлопотливое выражение. Он тотчас же объяснил хозяйке, высокойи плотной бабе, лет сорока, очень черноволосой и чуть не с усами, что требуетдля себя всю комнату «и чтобы комнату затворить и никого более сюда невпускать, parce que nous avons а parler».

– Oui, j’ai beaucoup а vous dire, chère amie.[283] Явам заплачу, заплачу! – замахал он хозяйке.

Он хоть и торопился, но как-то туго шевелил языком. Хозяйкавыслушала неприветливо, но промолчала в знак согласия, в котором, впрочем,предчувствовалось как бы нечто угрожающее. Он ничего этого не приметил иторопливо (он ужасно торопился) потребовал, чтоб она ушла и подала сейчас жекак можно скорее обедать, «ни мало не медля».

Тут баба с усами не вытерпела.

– Здесь вам не постоялый двор, господин, мы обеда дляпроезжих не содержим. Раков сварить аль самовар поставить, а больше нет у насничего. Рыба свежая завтра лишь будет.

Но Степан Трофимович замахал руками, с гневным нетерпениемповторяя: «Заплачу, только скорее, скорее». Порешили на ухе и на жаренойкурице; хозяйка объявила, что во всей деревне нельзя достать курицу; впрочем,согласилась пойти поискать, но с таким видом, как будто делала необычайноеодолжение.

Только что она вышла, Степан Трофимович мигом уселся надиване и посадил подле себя Софью Матвеевну. В комнате были и диван и кресла,но ужасного вида. Вообще вся комната, довольно обширная (с отделением заперегородкой, где стояла кровать), с желтыми, старыми, порвавшимися обоями, смифологическими ужасными литографиями на стенах, с длинным рядом икон и медныхскладней в переднем углу, с своею странною сборною мебелью, представляла собоюнеприглядную смесь чего-то городского и искони крестьянского. Но он даже невзглянул на всё это, даже не поглядел в окошко на огромное озеро, начинавшеесяв десяти саженях от избы.

– Наконец мы отдельно, и мы никого не пустим! Я хочу вамвсё, всё рассказать с самого начала.

Софья Матвеевна с сильным даже беспокойством остановила его:

– Вам известно ли, Степан Трофимович…

– Comment, vous savez déjà mon nom?[284] –улыбнулся он радостно.

– Я давеча от Анисима Ивановича слышала, как вы с нимразговаривали. А я вот в чем осмелюсь вам с своей стороны…

И она быстро зашептала ему, оглядываясь на запертую дверь,чтобы кто не подслушал, – что здесь, в этой деревне, беда-с. Что все здешниемужики хотя и рыболовы, а что тем собственно и промышляют, что каждым летом спостояльцев берут плату, какую только им вздумается. Деревня эта не проезжая, аглухая, и что потому только и приезжают сюда, что здесь пароходостанавливается, и что когда пароход не приходит, потому чуть-чуть непогода,так он ни за что не придет, – то наберется народу за несколько дней, и уж тутвсе избы по деревне заняты, а хозяева только того и ждут; потому за каждыйпредмет в три цены берут, и хозяин здешний гордый и надменный, потому что ужочень по здешнему месту богат; у него невод один тысячу рублей стоит.