Книга Севастополист - Георгий Витальевич Панкратов

ничего хорошего, чтобы ты воспротивился этому и решил все узнать сам.

– Умно, – усмехнулся я. – Но как тебе удалось ее завербовать? Она ведь тоже была избранной, она выбрала свою лампу так же, как и все мы. И вполне могла донести ее!

– Она ничего не могла донести, – махнул рукой Кучерявый. – Фе была «спящей», как у нас теперь некоторые говорят. В ее задачу входило просто бродить по Башне, как все остальные, а в нужный момент «просыпаться» и подключаться к работе. Ее лампа даже не была настоящей, она выбрала ее из копий. Ты, конечно, понимаешь почему – это лампа, форма которой в точности повторяла твою. Говорят, некоторые люди так доверчивы и неосмотрительны, что им часто кажется, будто среди вариантов, которые предлагает жизнь, они выбирают любовь. Но на деле, сами не понимая этого, выбирают ерунду, какую-нибудь безделушку вроде фальшивой лампы. А когда они по-настоящему выбирают любовь, то даже и не догадываются об этом. Но тем и прекрасны люди из вашего мира, из Севастополя. Они естественны и просты. А псевдолампа твоей Феодосии имела еще одну важную функцию: от нее-то девушка и получала информацию – все то, что ей нужно знать и делать. Разумеется, все это происходило, когда тебя не было рядом.

– Хватит! – не своим голосом воскликнул я. – Она любила меня по-настоящему! Это невозможно сымитировать, это нельзя получить от лампы!

– Никакой любви не предполагалось, – отозвался Крым и неожиданно продолжил: – Любовь, как и вообще жизнь, – она осталась внизу, в городе. А в Башне разве можно жить? Башня – для другого. Фе это понимала. Она знала, что продуман каждый шаг, и лучшее, что можно предпринять, – это сделать его точно так, как он продуман. Помнишь человека, который меня сбил, когда я догонял тебя у лифта? Ведь это тоже Фе. Ты слишком медленно бежал, а мне нельзя было поймать тебя, мне нужно было только напугать, зародить в тебе мысль о преследовании.

Я хотел ответить, но картина, что возникла передо мной в тот момент, лишила всех слов. Крым дотронулся до черной скалы, и внезапно в лицо мне ударил свет. Я увидел, что Кучерявый держал толстую черную ткань, что закрывала вход в маленькую пещерку, спрятанную в скале.

– Тебе пора отдыхать, – сказал мой спутник. – Я не буду говорить тебе много. Это все сложно, понимаю. А что-то тебе предстоит понять самому. Для этого и нужно одиночество. Не бойся, мы встретимся в нужный момент.

Я шагнул за занавес и увидел светлый ламповый сад. Посреди него было небольшое углубление, наполненное чистой голубой водой, по краям которого лежал светло-бежевый мелкий песок, в него были вкопаны лавочки и мягкие стулья. Их накрывали тени все тех же деревьев с электрическими листьями, но они давали столько света, что я чувствовал себя как будто на природе, да и свет их был другим – не привычно холодным, проливающимся в тусклых коридорах, а будто бы ярким, солнечным. Здесь не было комнат или других выходов – по крайней мере, я их не видел. Вокруг были все те же пещерные стены, сходившиеся надо мною в низкий купол.

– Располагайся, – коротко сказал Крым, но я тут же крикнул ему, не давая уйти:

– Ты врешь мне! Зачем все эти слова о помощи? Ты делал все, чтобы я не дошел! Фе не могла быть с тобой! Не могла желать моей смерти! Даже потери лампы она не стала бы мне желать! Вы…

Кучерявый посмотрел на меня с укоризной, развернулся и хотел выйти, но в последний момент передумал.

– Мы не можем постоянно обсуждать одно и то же, – твердо сказал он. – Мы испытывали и провоцировали тебя, справедливо ожидая, что ты раскроешься. И ты не подвел нас. Так не подведи и теперь.

– Да уж, вы постарались, – зло бросил я.

– Кое-где мы перестарались, – с сожалением ответил Крым. – Одно отклонение действительно произошло. Чувства этой Фе и в самом деле вышли из-под нашего контроля. Из-под контроля Башни в целом.

– И что же, вы угрожали ей?

И тогда Крым впервые посмотрел на меня с раздражением. Я бы мог сказать, и с презрением, но это мне, похоже, только показалось. Тем не менее я порядочно вывел его из себя.

– Она знала, что твое место – здесь, – коротко ответил он. – И совладала сама.

Занавеска плотно прилегла к проему, в котором скрылся Крым, и это движение отрезало от меня окончательно и Феодосию. Что оставалось в моей жизни от нее? Воспоминания. Разговоры о ней. Загадки? Их теперь не было. У меня и у самого не оставалось больше прошлого.

Но что у меня оставалось?

Истина

– Я видел тебя еще в Севастополе. Ведь ты смотритель Точки сборки?

Внезапное озарение посетило меня во сне – я вспомнил, где видел лицо Кучерявого. Перед тем как уснуть, на последней границе, отделявшей явь ото сна, я вдруг увидел прямо возле воды маяк. Он словно вырос из-под земли, а в ламповом саду вернее было сказать – из песка. Я вскочил, забыв о сне, но понял: померещилось. Никакого маяка в этом идиллическом местечке, конечно, и быть не могло: так проступали в реальность мои страхи, догадки и воспоминания.

Уже во сне я будто пережил вновь те чувства, что испытывали мы, крутясь у Точки сборки – пройдя к ней по мокрому молу, подплыв ли на лодочке – и все стараясь заглянуть за забор в надежде увидеть там самого загадочного человека города – смотрителя. Мы всматривались издали – с горок, с высокого Левого берега, отплывали на расстояния, чтобы заметить, мелькнет ли чье-нибудь лицо в проеме на вершине маяка.

И лицо мелькало. Но с нашей бурной фантазией, помноженной на ограниченную, почти что нулевую видимость, мы могли разглядеть в нем кого угодно – наших недалеких, водителей троллейбусов, продавцов из магазинов – да что там говорить, даже друг друга в шутку подозревали: мол, каждый из нашей компании периодически становился смотрителем Точки сборки. А может быть, мы никого и не видели, просто казалось – очень хотелось казаться, – что его лицо мелькало перед нами. Так было веселее, интереснее, таинственнее.

Но с Кучерявым вышло иначе. Уснув на песке у воды, под мягким светом ламповых деревьев, я увидел его лицо. Оно появилось там, куда я полжизни всматривался – на вершине Точки сборки, за длинным стеклом. Кучерявый смотрел на меня и не торопился исчезать, будто выжидал, каким будет мое следующее действие? И я немедленно вспомнил, ужаснувшись этому