Книга Сломанный бог - Дэвид Зинделл

Он отнял руку от стола, который сразу же снова почернел, и сказал:

– Анималист, чтобы сделать эту симуляцию, должен был использовать наши изображения и голоса, верно? А потом уже выстраивать их в определенном порядке?

Он заметил, что Тамара смотрела на стол внимательно, как охотник, определяющий погоду по приметам на небе, и ни разу не коснулась его руками.

– Вы красивый мужчина, – сказала она, – а я куртизанка. Анималисты-нелегалы всегда воруют изображения таких, как мы, для своих симуляций.

– Но Томас Рас – не анималист.

– Да, но кто знает, какие у него знакомые?

– Может быть, это Бардо делал видеозаписи всех, кто приходил к нему в дом.

– Меня бы это не удивило.

– Да. Но ты говоришь, что эта симуляция не подействовала на твою память?

– Совершенно не подействовала.

– Возможно, в этих картинках отсутствует какой-то ключевой элемент.

– Томас Ран пришел к такому же выводу. И решил, что мне нужно увидеться с вами лично.

– Я надеялся… что ты меня узнаешь. Что мой голос покажется тебе знакомым.

– Мне бы очень этого хотелось.

– Выходит, я тоже потерпел неудачу.

Его голос, живой голос, исходящий из горла столь же естественно, как голос любого зверя, – вот что должно было послужить ключом. Отомкнуть ее память или, на худой конец, затронуть в ней какие-то глубокие эмоции.

Она осталась глуха ко мне, подумал Данло. Ее сделали глухой.

Тамара, откинув волосы назад, сказала:

– Ран попробовал даже дать мне каллы, но и это не помогло – мне просто не верится, что я имела раньше пристрастие к этому наркотику.

– Да, ты пила каллу однажды.

– Один раз не считается.

– Но калла позволила тебе… заглянуть в Единую Память.

– Я знаю. – Тамара зажмурилась и прижала пальцы к глазам. Она была на грани слез, но не позволила себе пролить их, словно мать-астриерка на похоронах своего ребенка. – Я знаю, что видела эту память, о которой все говорят. Видела очень ясно и могла бы переживать ее снова и снова, но теперь она ушла от меня. Осталось только слабое воспоминание о ней – очень слабое, как отсвет на небе после заката солнца. Я знаю, как это важно – важнее всего на свете, но не знаю, почему, и это меня угнетает. Я даже не ощущаю, что мне чего-то недостает, хотя и должна бы. Вот что пугает меня, пилот. Если я утратила нечто чудесное, то должна испытывать горе, ведь так? Что же со мной такое, если мне все равно? Если все равно, что мне все равно?

Она прижала кулаки к животу, и ее лицо покрылось восковой бледностью, как будто она наелась тухлого тюленьего мяса.

Данло заглянул ей в глаза, улыбнулся и сказал:

– Я не верю, что тебе все равно.

– Но мне должно быть все равно, понимаете?

Она положила руку на стол, и его поверхность приобрела стальной цвет. Данло тоже коснулся стола, и цвет, заколебавшись, перешел в жемчужно-серый. Он дотронулся до ее пальцев, и она не убрала руку. Сейчас между ними должен был бы пробежать электрический ток, подтверждающий, что его клетки созданы для слияния с ее клетками. Но ее ладонь осталась холодной и влажной, пальцы – безответными, как будто они оба просто стояли на ветру и ничего между ними не существовало.

Тамара, Тамара, безмолвно воззвал он, может ли ветер быть таким холодным?

Стол стал серым, как пепел; и они смотрели на него, не говоря ни слова.

Потом она убрала руку и села, покорившись судьбе, напомнив Данло изображение на одном из витражей в соборе Бардо: христианскую мученицу, готовую взойти на костер за свою веру.

Не ветер, но огонь, внезапно подумал он. Не холод, но горение.

Ее обмороженные руки выглядели так, словно их окунули в кипяток. Данло спросил, помнит ли она, как блуждала по улицам во время бури, и Тамара кивнула.

– Я помню, как думала, что надо бы найти обогревательный павильон. Снег слепил меня, и лицо горело от холода.

– Огонь – левая рука ветра, вспомнил Данло.

– Когда я спохватилась, что обморозила щеки, было уже поздно. Будь это в другом месте, я лишилась бы и пальцев и носа. Но криологи нашего Города лучшие во вселенной, если ты можешь позволить себе их услуги.

Данло побарабанил пальцами по столу и спросил:

– А с того момента, как тебя доставили сюда, ты все помнишь?

– Да, я уверена.

– Ну, а период перед тем, как тебя нашли?

– Ничего. Там дыра. Пропавший кусок времени.

– Сколько же времени у тебя пропало?

– Не могу сказать.

Он забарабанил быстрее, перенося пальцы справа налево.

– Но по ту сторону дыры память сохранилась, да?

– Разумеется.

– И что ты помнишь оттуда?

Она вздохнула, комкая рукав своего платья.

– Я понимаю, к чему вы клоните. Но это безнадежно – Томас Ран уже пытался восстановить хронологию. Дыр слишком много. Слишком много времени прошло. Я и в лучшие-то времена не могла припомнить в точности, что делала изо дня в день, больше чем за полгода.

Данло, который мог припомнить каждый день своей жизни начиная с четырехлетнего возраста, склонил голову в знак признания, что и такие дефекты возможны.

– Дыры в твоей памяти затрагивают период больше полугода?

– Во всяком случае, не меньше.

– Должна быть какая-то точка, с которой ты начала забывать.

– Мне кажется, что первая дыра поглотила почти всю ночь в доме Бардо.

– Ту ночь, когда мы познакомились?

– Да, наверное.

– Странно. – Стол перед Данло теперь загорелся бирюзой, переходящей в синеву.

– Это был мой третий или четвертый визит к Бардо. Я помню, как пила вино и болтала с холистом, с которым однажды имела контракт. Помню, как щелкали семена трийи, помню дым, помню, как познакомилась с Хануманом…

– Ты помнишь, как познакомилась с Хануманом?

– Да, конечно.

– Но это произошло всего за несколько минут до того, как я впервые тебя увидел.

Тамара прищурилась и со смущенным видом потерла затылок.

– Извините, но вас я не помню.

– Наши глаза встретились, и Хануман нас познакомил.

Она медленно покачала головой.

– Я помню карликовые деревца Бардо – я еще подумала, что у них неважный вид, – а потом я увидела, что Хануман стоит рядом. Он сам мне представился, что было очень смело для кадета: большинство из вас не решилось бы заговорить с куртизанкой. Но Хануман не такой. Никогда еще не встречала такого человека. Он был просто обворожителен.