Книга Алексей Михайлович - Игорь Андреев

В условиях возрастающей социальной напряженности переориентация активности казачества имела важные последствия. Ведь Каспий — это еще и Волга с ее прибрежными городами и торговыми караванами. Разбойничьи походы поэтому легко обращались в «воровские», приобретали привкус социальный, антигосударственный, который приходился по вкусу голытьбе. Прежние обиды, нанесенные приказными и помещиками, были еще свежи в ее памяти, и «поворовать» в имениях было для них так же соблазнительно, как и «пошарпать» в персидских владениях.

Поход Василия Уса в 1666 году на «государеву службу», сопровождавшийся погромами помещичьих владений, убедительно показал, что на Дону скопился избыток «голутвенного материала», ищущего выход для своей энергии. Нужен был лишь вождь, авторитетный и удачливый, способный повести за собой. И он скоро появился.

История — всегда непрерывная цепь событий, сплетение людских судеб. В 1665 году пересеклись пути Степана Разина и боярина князя Ю. А. Долгорукого, в будущем главного усмирителя разинского движения. У воеводы под началом были отряды донских казаков. Атаман Иван Разин, старший брат Степана Тимофеевича, вопреки воле Долгорукого якобы отпустил одну из станиц домой. Боярин нарядил погоню, казаков вернул, а дерзкого атамана велел казнить.

Каждый из них верил в свою правду. Иван Разин с товарищами считали себя вольными казаками, которые служили государю по доброй воле, собственному хотению, а не принуждению; Долгорукий же увидел в их поступке измену, бегство с поля боя. Он, собственно, творил не произвол, а соблюдал Соборное уложение.

Расправляясь с атаманом, князь вряд ли что-то ведал о его брате, Степане Разине. Зато Степан Разин хорошо знал про Долгорукого. Вражда оказалась смертельной, кровью искупаемой. Современники, для которых обычные человеческие мотивы поведения были понятнее и ближе, чем фигурирующие в нашей историографии закономерности, увидели в Разине мстителя за старшего брата. Едва ли стоит сомневаться в побудительной силе подобного мотива. Во всяком случае, в XVII веке он признавался достаточно серьезным.

Когда в 1690 году власти проведали о словах сына Степана Тимофеевича, казака Афоньки: «все крови отца своего отолью сего лета», они изрядно переполошились. Еще раньше, в мае 1682 года, расправившись с сыном Ю. А. Долгорукого, боярином Михаилом Юрьевичем, стрельцы пришли к старому боярину просить прощения. Содрогавшийся от злобы Долгорукий вину им для видимости отпустил, но едва стрельцы удалились, многозначительно бросил вслед присказку про щучьи зубы, которые остались. Холопы неосторожное боярское слово тотчас донесли стрельцам, те вернулись и учинили расправу над Долгоруким. Сейчас не столь важно, что это лишь одна из версий гибели знатного боярина. Обращает на себя внимание, что и здесь фигурирует месть, или точнее — опасение мести.

Об эпизоде с казнью Ивана Разина, естественно, упоминали в серьезной исторической литературе. Но парадигма поведения грозного атамана, втиснутая в жесткое русло крестьянской войны и классового противостояния, все же выстраивалась иначе: все было почти предопределено, и Степан Тимофеевич издавна проникся духом сострадания к угнетенным низам. Вряд ли такое объяснение удачнее прежнего. Фигура Разина столь сложна, а сведения о нем столь отрывочны, неполны и внутренне противоречивы, что едва ли вопрос о том, что имело решающее значение в выборе его жизненного пути — стремление к мести, сострадание или честолюбивое желание первенствовать всегда и во всем — будет когда-либо окончательно решен.

К началу движения Степану Разину было около сорока лет. Он был старше и известнее другого знаменитого народного вожака — Емельяна Пугачева. Впрочем, последнему известность была как раз и не нужна. Она бы помешала его роли «амператора Петра Федоровича», которую он себе выбрал. Известность Разина, возможно, и объясняет тот необычный факт, что в век самозванства в его выступлении самозванство сыграло роль незначительную, второстепенную. Властолюбивый атаман еще мог примириться со статистами-самозванцами, но не с теми, кто должен был, согласно интриге бунта, претендовать на заглавные роли. Здесь Разин был тверд и лидерства не хотел ни с кем делить.

Несравненно богаче, чем у Пугачева, был жизненный опыт атамана. Происходил он из среды домовитых казаков. Отец, Тимофей Разя, по всей видимости выходец из Воронежа, имел связи со старшиной. Крестным отцом Разина был влиятельный на Дону Корнило Яковлев. Разин трижды за небольшой срок — с 1652 по 1661 год — побывал в Москве, причем один раз в составе войсковой станицы, присланной бить челом о нуждах Дона. Неизвестно, участвовал ли Разин в переговорах, но уже само включение его в состав посольства — свидетельство прочности позиций и влиятельных связей.

Добирался Степан Разин и до самого севера — Соловецкого монастыря, чтобы преклонить колена перед почитаемыми соловецкими святителями. То было выполнение обета отца, возможно, данного во время знаменитого «Азовского сидения», в котором Тимофей Разя принимал участие. Отец умер, и исполнить его обещание выпало на долю среднего сына. Такое паломничество было в обычай. В архивах сохранилось множество челобитных и проходных грамот к воеводам с указанием пропускать богомольцев, не задерживая.

Дважды по поручению круга и властей Разин вел переговоры с калмыцкими тайшами о совместных действиях против крымцев. Этот опыт общения позднее ему пригодится. Наконец, Разин уже атаманил, и атаманил успешно. Весной 1663 года у Молочных Вод он с донскими и запорожскими казаками и калмыками разбил отряд татар, взяв одними пленными 350 человек.

Несомненно, что с 60-х годов Разин на виду. Он из тех, кто подпирает старых атаманов, чтит вольности и права Войска и не спорит с Москвою. И вдруг — излом, «голутвенное атаманство», «воровство». Нельзя не отметить хронологического совпадения, близости этого излома с казнью его брата. Впрочем, чем бы ни были вызваны такие повороты, нельзя не видеть их соответствия характеру атамана. Несомненно, Разину ближе порыв, безудержный разгул, чем упорная и долгая работа сердца. Он грешит, грабит, затем истово молится, но лишь для того, чтобы начать этот круг по новой и даже двинуться дальше в осуществлении дерзостной своей мысли — тряхнуть царством.

И здесь возникает вопрос, равно волнующий и историков, и литераторов — почему за ним пошли? Бесспорно, личность Степана Разина оказалась созвучна тому образу бунтаря, народного заступника, который сложился в представлении низов. Все в нем соответствовало понятиям удалой, удачливой, буйной головушки. Предприимчивый, своевольный, Степан Тимофеевич из тех, кто живет без удержу. Он спешит погулять, погрешить, покаяться. Это и есть в его понимании истинная воля, которая вовсе не синонимична понятию свободы. Свобода — это еще и ответственность, следовательно, несвобода. Здесь есть что-то глубоко родственное с самодержавным сознанием, когда и Иван Грозный был дико волен в своей чудовищной безграничной власти. Разин подавлял простого человека, потому что в его глазах он был, собственно, уже и не человек, а что-то стихийное, неодолимое, сродни грому и молнии, каким и должен быть праведный гнев против мирских обидчиков.

Нельзя не отметить противоречивости разинской натуры. Он весь как бы сшит, скроен из крайностей. Но разве крайности — не черта, импонирующая национальному характеру? Больше того, своим поведением Разин закрепил в представлении масс именно такой образ народного заступника. Он обязательно щедр и грозен. Его не берут ни сабля, ни пуля. Он чародей, человек вещий, колдун и притом — атаман-батюшка. Здесь все так крепко переплетется, что 100 лет спустя Пугачеву придется выказывать удаль и свойства, равные разинским.