Книга Великий перелом - Гарри Тертлдав

— Сколько времени мы пробудем здесь? — спросил он у жалкого клерка, который вручил Пенни постели для двоих и направил в огромную оливкового цвета общую палатку, одну из многих в длинном ряду.

— Это один бог знает, дружище, — ответил капрал. — Войну можно было остановить, но легче пока не будет. Хотя все меняется. Добро пожаловать в Соединенные Штаты новой и не очень совершенной модели. Если повезет, от голода не умрете.

— Постараемся, — сказала Пенни, и Ауэрбах вынужденно кивнул в знак согласия.

Они вместе отправились знакомиться с новыми Соединенными Штатами.

* * *

Генрих Ягер не выглядел чужим на улицах Лодзи в своей зеленой рубашке и черных брюках танкиста. Множество людей носили те или иные предметы германского обмундирования, и если его одежда была в лучшем состоянии, чем у большинства людей, это мало что значило. Свой полковничий китель он закопал, как только выбрался из «шторха». Офицер вермахта — не самая популярная фигура, тем более здесь.

Людмила шагала рядом с ним. Ее одежда — крестьянская куртка и брюки, должно быть, принадлежавшие польскому солдату, — была скорее мужской, чем женской, но никто, исключая близоруких ящеров, не спутал бы ее с мужчиной, даже посмотрев на автоматический пистолет на поясе. Ни брюки, ни оружие не привлекали особого внимания. Многие женщины были одеты в брюки вместо юбки или платья, и большинство, хотя и не все — особенно женщины с еврейской внешностью — имели огнестрельное оружие.

— Вы вообще-то Лодзь знаете? — спросила Людмила. — Вы знаете, как найти человека, которого мы разыскиваем?

Она была слишком умна, чтобы называть имя Мордехая Анелевича там, где их вполне могли подслушать.

Ягер покачал головой.

— Нет и нет. — Он говорил тихо: заговоривший на немецком, будь то германский офицер или просто немец, вряд ли мог рассчитывать на доброжелательное отношение в Лодзи ни у евреев, ни у поляков, ни у ящеров. — Но я думаю, что мы его найдем. В своем роде это большой человек здесь.

Он почти решил обратиться с вопросом к полицейскому. У него был выбор из двух вариантов: польские полицейские в темно-синих мундирах или евреи с повязками, оставшимися с времен германской администрации, и в кепи, которые делали их абсурдно похожими на французских «фликов». Но потом он от этой идеи отказался. Вместо этого они с Людмилой продолжали идти по Стодолнянской улице на север, пока не добрались до еврейского квартала. Даже теперь он был переполнен людьми. Каким он был под властью рейха, Ягер страшился себе и представить.

На улицах в этой части города еврейских полицейских из комической оперы было гораздо больше. Ягер старался их игнорировать и надеялся, что и они распространят на него подобную милость. Он кивнул парню с дикой копной волос и внушительной курчавой рыжеватой бородой, державшему винтовку «маузер» в руках и имевшему вторую винтовку за спиной, причем грудь его крест-накрест опоясывали пулеметные ленты, заполненные латунными патронами: типичный еврейский бандит. Он вполне мог знать, где найти Анелевича.

— Я ищу Мордехая, — тихо сказал Ягер.

Парень осознал, что слышит чистый немецкий язык, глаза его слегка расширились.

— Да? В самом деле? — переспросил он на идиш, проверяя, понимает ли его Ягер. Ягер кивнул в знак того, что понимает. Тогда еврейский боец прищурился: — Значит, вы ищете Мордехая. Ну и что? А он вас ищет?

— Наверняка да, — ответил Ягер. — Имя «Скорцени» для вас что-нибудь значит?

Оно значило. Борец оцепенел.

— Это вы? — спросил он, делая такое движение винтовкой, будто собрался направить ее на Ягера. Затем он поправил себя, — Нет, вы не можете быть Скорцени. Он как будто выше меня, а вы ниже.

— Вы правы. — Ягер показал на Людмилу. — Вот она — настоящий Скорцени.

— Ха! — сказал еврей. — Вы шутите. Ладно, забавник, идемте со мной. Посмотрим, захочет ли Мордехай встретиться с вами. С вами обоими, — уточнил он, видя, как Людмила прильнула к Ягеру.

Как оказалось, далеко идти не пришлось. Ягер узнал в кирпичном здании, к которому они приближались, помещение пожарной команды. Их сопровождающий заговорил по-польски с седобородым человеком, возившимся с пожарной машиной. Седой ответил на том же языке. Ягер смог разобрать только «Анелевич». Людмила перевела:

— Думаю, они говорят, что он наверху, но я не совсем уверена.

Она оказалось права. Еврей заставил их идти перед собой — разумная предосторожность, которую и Ягер бы не счел лишней. Они прошли через зал в небольшую комнатку. В ней за столом сидел Мордехай Анелевич рядом с некрасивой женщиной. Он что-то писал, но остановился, когда вновь пришедшие предстали перед ним.

— Ягер! — воскликнул он, — какого черта вы здесь делаете?

— Вы знаете его? — В голосе бородатого еврея слышалось разочарование. — Он говорит, что знает что-то о Скорцени.

— Послушаем. — Анелевич бросил взгляд на Людмилу. — Кто эта ваша подруга?

Она ответила за себя сама, с нескрываемой гордостью:

— Людмила Владимировна Горбунова, старший лейтенант советских ВВС.

— Советских ВВС? — Губы Анелевича безмолвно повторили ее слова. — У вас странные друзья, Ягер, например, я и она. Что бы сказал Гитлер, если бы узнал о них?

— Он сказал бы, что я — мертвое мясо, — ответил Ягер. — Впрочем, поскольку я бежал из-под ареста за измену, он уже сказал это. А сейчас я хочу удержать его от взрыва Лодзи, а может, и ящеров, чтобы они в отместку не взорвали Германию. Хорошо это или плохо, но она, несмотря ни на что, мое отечество. Скорцени не беспокоит, что будет потом. Он взорвет эту штуку только потому, что кто-то приказал ему сделать это.

— Ты был прав, — сказала женщина, сидевшая рядом с Анелевичем. — Значит, ты действительно видел его. А я-то думала, что ты беспокоишься по пустякам.

— Хорошо бы так, Берта, — ответил он с тревогой и любовью в голосе. Он снова перевел взгляд на Ягера. — Я не думал, что… кто-нибудь, — он, вероятно, собирался сказать что-то вроде «даже вы, проклятые нацисты», но сдержался, — способен взорвать бомбу во время переговоров о перемирии. Вы понимаете? — Его взгляд отвердел. — Вы сказали, что вас арестовали за измену? Геволт![31]Они обнаружили, что вы передавали нам сведения?

— Да, это они узнали, — ответил Ягер, устало кивая. После его освобождения все так стремительно менялось, что он был не в состоянии держать в голове все сразу. Позднее — если настанет это «позднее» и не обернется сумасшествием — он постарается понять, что все это значит. — Кароль мертв. — Еще одно воспоминание, которое ему вообще не хотелось бы удержать в памяти. — На самом деле они не представляли, как много всего я сообщил вам. Если бы они знали хоть одну десятую, то к тому моменту, когда мои парни пришли выручать меня, я валялся бы на полу по кускам, — а если бы и мои парни знали эту самую десятую, они не пришли бы.