Книга Записки беспогонника - Сергей Голицын

Тогда в окрестностях Москвы и других больших городов началось массовое строительство дач для всякого рода главнюков, военных и гражданских, а значит, паркетные дощечки были нужнее кирпича, предназначавшегося для восстановления разрушенных войной городов.

Меня поразила бедность обеих деревень, а ведь они не были сожжены немцами. В годы оккупации все жители от мала до велика пахали, сеяли и собирали в житницы за неимением лошадей просто на себе, мололи на ручных мельницах и накопили немалые запасы продовольствия. Потом явились наши власти. Были восстановлены колхозы и почти подчистую отобраны эти запасы, якобы незаконно приобретенные. А за последние два года все, что давала колхозная земля, тоже отбиралось, на трудодни колхозники не получали почти ничего, и у людей, трудившихся фактически бесплатно, опустились руки. Скотины и птицы в деревнях почти не было и не было хлеба. Да, да, питались колхозники одной картошкой, собранной с усадебных участков, а хлеб превратился в редкое лакомство.

Помнится, позднее, на Пасху, зазвал меня один белорус в гости и угостил белыми пышками, объясняя, что пшеничная мука у него случайно уцелела еще со времен немцев.

Колхозных коров и лошадей было немного, от бескормицы они еле ходили. Со всех сараев, хлевов, амбаров, сеней сгребали старую солому и только ею кормили скот.

Тогда по деревням арестовывали то одного, то другого за «связь с оккупантами», и люди, напуганные и подавленные, покорно смотрели, как разоряются их дворы.

И вот, в такие нищие деревни с тесными избами попали мы, посаженные на тыловой паек.

Переход от в общем-то сытой жизни за границей к строго нормированному питанию на Родине ощущался всеми нами достаточно остро. Даже Пылаев со своей женой и дочкой положили зубы на полку.

Эшелон прибыл через неделю после меня. Рота разместилась в большой деревне Макановичи, мой взвод отдельно за три километра в маленькой деревне Защебье.

Опять на меня навалились хозяйственные заботы. Я должен был тщательно наблюдать, чтобы ни один грамм продуктов не шел на сторону, и сам питался наравне с бойцами. Девчат осталось во взводе совсем мало, и все они успели выйти замуж за того или иного из ротного начальства; следовательно, за их нравственностью я мог не присматривать, носато я превратился в медсестру не только для взвода, но и для деревенских жителей, за что они меня угощали вареной картошкой.

Ах, какие мы тогда валили дубы! Отдельные могучие красавцы достигали двухметровой толщины. Они высились там и сям среди березняка и осинника. Наши пилы их не брали, мы поменялись с местными жителями на более длинные и крушили великанов безжалостно. А два или три так и не сумели взять. Они, наверное, и сейчас там красуются на удивление случайных прохожих.

Сваленный лес мы разделывали на кряжи и вывозили на железнодорожную станцию Макановичи. Первое время наши лошади работали усердно. Но их тоже посадили на тыловой паек. Овса не хватало, а сено кончилось. Лошади грызли осиновую кору.

Тогда завконпарком Чижов на нескольких санях отправился в соседний район. Где-то они усмотрели колхозные стога, погрузили на сани и поехали. Их поймали, лошадей отобрали, Чижова захватили, и он попал в мозырьскую тюрьму.

Скандал разразился на всю область. Через неделю лошадей вернули, вернулся и Чижов. Я его случайно встретил по дороге. Он шел, шатаясь, неузнаваемо исхудавший, заросший, с кровоподтеками на лице.

А лошади, с трудом выволакивая кряжи, тощали на глазах, некоторые пали.

На встречу Нового 1946 года Пылаев с женой и дочкой отправился на соседнюю станцию Бабичи, где размещался штаб ВСО. А я встретил Новый год вместе с Ледуховским, Пугачевым, Цуриным и Михальским очень скромно, лишь с полулитром спирта. Кажется, это был единственный случай, когда я в те месяцы выпил.

Председатель Защебского колхоза звал меня на каждое заседание правления, видимо надеясь получить от меня какую-либо выгоду. А я сидел, слушал и помалкивал, ужасаясь в душе — какое же безнадежное положение в колхозе: лошадей всего две, коров несколько, семян для сева нет, скотина голодная, люди голодные. Предстоит сеять, но райисполком отказался дать трактор. Школьники вместо учебы ходили с учителями по дворам, собирали золу на удобрение, а на замерзшем болоте они же косили сухую осоку и камыш на корм скоту…

Видя, что от меня ничего не получишь, в начале весны председатель объявил мне войну: подал на меня в районную прокуратуру сразу три заявления.

Обе колхозные лошади болели ящуром, и был объявлен карантин. Поэтому наша ротная кухня не доезжала до Защебья метров двести, далее пишу доставляли в ведрах. Однажды возчик оставил лошадь одну, и она сама приплелась в деревню. Председатель ее увидел, распряг и спрятал в сарае под замком. Замок не был заперт, а только накинут. Возчик вызволил лошадь и уехал.

По мнению председателя, я совершил два преступления: взломал замок и нарушил карантин, уведя лошадь заражать ящуром макановических лошадей.

Третье преступление совершили мои рубщики, когда свалили росший у большака дуб и оборвали телефонные провода. А председатель в своем малограмотном заявлении назвал меня вредителем, нарочно оборвавшим провода перед самыми выборами в Верховный Совет.

На мое счастье, прокурор не стал производить следствие и я отделался испугом.

На этих первых послевоенных выборах наша рота должна была голосовать отдельно от местных жителей. Председателем ротной избирательной комиссии являлся парторг Михальский, а я одним из членов. Выбирали какую-то молодую доярку по фамилии Брель. Когда поздно вечером вскрыли урну, то обнаружили 6 бюллетеней с вычеркнутой ее фамилией. Так и запротоколировали и послали протокол в райцентр, в Василевичи.

Потом примчался Сопронюк и жутко распушил Михальского, а заодно и нас — членов избирательной комиссии. Оказывается, чуть ли не на всю область только у нас были голоса против. Опозорили все УВПС. Мы оправдывались, ссылаясь на конституцию. А надо было сжульничать.

В УВПС-100 было назначено новое начальство вместо заболевшего раком горла полковника Уральского.

Подполковник Юдин сразу повел дела весьма круто. Он поднял дисциплину, уволил в отставку нерадивых, в частности, майоров Баландина и Скворцова, разогнал всех незаконных ППЖ и даже — это, между прочим, всем показалось самым удивительным — стал ходить обедать в офицерскую столовую, где садился за общий стол.

Он собрался и в нашу роту. В Макановичах готовились его принять. Из ВСО прислали пол-литра спирту. Пылаев не пожалел свою старую гимнастерку и сменял ее на какие-то деревенские продукты. Готовился по тому времени небывало роскошный обед. Я со страхом собирался демонстрировать начальству свои лесозаготовки и штабели кряжей. На мое счастье, ко мне в Защебье Юдин не приехал, а в Макановичах осмотрел, как взвод Цурина валит дубы, и осмотрел ротное хозяйство. Когда же Пылаев предложил ему зайти, как он выразился, «попробовать солененьких грибков», Юдин ответил:

— Спасибо, я уже обедал у себя, а ужинать еще рано.