Книга Долг. Мемуары министра войны - Роберт Гейтс

Было большим облегчением, что через несколько дней мне предстояло лететь в Афганистан и Ирак. На борту, как обычно, собралось множество представителей прессы, и я давал им интервью во время полета. Там, в первый и единственный раз за весь срок пребывания на посту министра обороны, касаясь темы Афганистана, я сказал: «Мы пришли туда, чтобы победить». Я всегда старался быть осмотрительным и избегал в публичных заявлениях слов наподобие «выигрывать» или «победа», поскольку, применительно к обеим войнам, эти слова мгновенно приобретали политическую значимость, следовательно, даже наилучший исход большинству американцев вовсе не покажется таковым. Я предпочитал употреблять менее «политизированные» слова – скажем, «успех» или «выполнение миссии». Ведь ни в Ираке, ни в Афганистане не приходилось ожидать ничего подобного безоговорочной капитуляции Германии или Японии в конце Второй мировой войны или чего-то, хотя бы даже напоминающего капитуляцию Ирака в 1991 году. Но тогда, летя в Афганистан после выступления президента в Вест-Пойнте, я чувствовал себя обязанным сказать войскам, что они изо дня в день рискуют в боях своими жизнями вовсе не ради какого-то невнятного «примирения».

Зарубежные командировки министра обороны, особенно посещения зон военных действий, предусматривают весьма плотный график, тщательно планируются и выполняются с военной точностью. Но эта поездка получилась иной. В Афганистане я надеялся посетить механизированную бригаду «Страйкер», дислоцированную на юге страны и недавно потерявшую в боях тридцать человек, но из-за плохой погоды нам пришлось сесть в Кабуле. Я пообедал, как было у меня заведено, с десятком наших молодых сержантов. Поразительно: летчики с одобрением отзывались об афганцах, которых тренировали, однако в один голос повторяли, что главная проблема – это дезертирство, что многие афганцы бегут из армии, потому что местные офицеры присваивают себе часть их жалованья. (Я всегда узнавал «настоящую» правду непосредственно от солдат.) А затем, за несколько часов до моей личной встречи с президентом Карзаем, произошел очередной инцидент, в котором якобы были замешаны наши коалиционные силы и который повлек за собой жертвы среди гражданского населения. Карзай никогда не дожидался фактов, всегда торопился с выводами, поэтому атмосферу нашей встречи сложно было назвать благожелательной. Тем не менее мы с ним поддерживали хорошие отношения, поэтому разговор все-таки состоялся. Важным элементом стратегии, сказал я, видится необходимость привлекать больше местной молодежи к службе в афганской армии. Я польстил Карзаю, заявив, что, как первый президент демократического Афганистана – отец народа, – он должен регулярно призывать молодых афганцев к выполнению патриотического долга перед страной. Карзай энергично кивал в знак согласия, но ни до чего конкретного мы не договорились.

Как обычно, в своей «персональной» ипостаси он был куда дружелюбнее и адекватнее, чем на публике. На совместной пресс-конференции сразу после встречи он фактически попытался меня подставить – объявил во всеуслышание, что Афганистан не в состоянии финансово обеспечивать собственные силы безопасности «еще пятнадцать или двадцать лет»; совсем не те слова, которые могут прийтись по нраву любому американцу. Я постарался сгладить эффект, чтобы у прессы не возникло впечатления, будто у США серьезные разногласия с афганским правительством: сказал, что мы не вправе бросать Афганистан после окончательного вывода контингента в 2014 году и что я ожидаю продолжения американской помощи. Но для всех было очевидно, что Карзай меня именно подставил. Корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс» Морин Дауд сопровождала меня в той поездке и написала несколько дней спустя, в своей типичной броской манере: «Марионетки уже не те, какими были когда-то». Конечно, Карзай не был марионеткой, но у Соединенных Штатов не было, пожалуй, более беспокойного союзника с тех самых пор, как мы сотрудничали с Шарлем де Голлем в годы Второй мировой, – возможно, причина в том, что они оба почти полностью зависели от США и обоих это возмущало до глубины души.

Вечером я повел своих сотрудников в церэушный аналог офицерского клуба, где еда была гораздо лучше, чем в армейских столовых, и где подавали «взрослые» напитки. Офицер ЦРУ, сидевший вместе с нами – точнее, сидевшая, поскольку это была очень яркая молодая женщина, – оказался в числе тех семи агентов, которые три недели спустя погибли при нападении талибов; трагическое напоминание о том, что не важно, в форме ты или не в форме, – раз ты американец, тебе и твоей жизни угрожает в этой стране серьезная опасность.

На следующий день, 10 декабря, мы прилетели в Ирак, где наше военное присутствие становилось все менее заметным. В январе 2009 года в стране успешно прошли выборы в местные органы власти, и международные наблюдатели присутствовали в каждом избирательном округе. В соответствии с соглашением о статусе сил, подписанным Бушем и Малики в декабре 2008 года, все боевые американские подразделения были выведены из иракских населенных пунктов к концу июня. Генерал Рэй Одиерно усиленно готовился к переходу от боевых операций к «помощи и консультированию» и планировал вывести часть семидесятитысячного контингента вместе с техникой и снаряжением к концу августа 2010 года, одновременно продолжая выслеживать террористов, тренировать иракские силы безопасности и содействовать примирению между иракскими политиками. Задача была, мягко говоря, непростой, однако Рэй и его команда справлялись отлично.

Мне предстояло встретиться с Малики сразу после прибытия, но он вместо этого целых шесть часов драгоценного времени отбивался от нападок и обвинений в Совете представителей – иракском парламенте: премьера «строили» за неспособность правительства предотвратить недавние террористические акты. Когда нашу встречу в конце концов отменили, журналисты, которые меня сопровождали, стали поговаривать, что «Малики надул Гейтса». По личному опыту я знал, что Малики намного охотнее встретился бы со мной, чем отправился бы на «порку» к законодателям.

Основной темой моих переговоров с иракскими лидерами были общенациональные выборы, которые предполагалось провести в марте следующего года. После затянувшегося патового противостояния Совет представителей все же принял в начале ноября закон о выборах. Предстояло избрать 325 членов парламента, которые в свою очередь позже изберут президента и премьер-министра Ирака. Политические игры шли полным ходом. В ходе встречи с Президентским советом – в составе президента Джалала Талабани (курд), вице-президента Аделя Абдула Махди (шиит) и вице-президента Тарика аль-Хашими (суннит) – я спросил Талабани, пытаются ли соседи Ирака вмешаться в подготовку к выборам. «Да, все вмешиваются, – ответил он без обиняков. – Иран, страны Персидского залива, Сирия, Турция… Только Кувейт воздерживается». Хашими, как обычно, был всем недоволен и жаловался, что насилие продолжается («Это не шутка!»), правительство не в состоянии что-либо поделать, команда обеспечения безопасности нуждается в кадровых перестановках, а народ страдает и сердится. К жалобам Хашими мне было не привыкать, но поскольку это был единственный старший чиновник-суннит, приходилось выслушивать его претензии и как-то реагировать. Он прибавил, что Президентский совет оказался «в подручных» у Малики, и я подозревал, что это во многом справедливо.

Малики перенес нашу с ним встречу на утро. Мы обсудили уровень насилия в стране, и он заверил меня, что силы безопасности научились сотрудничать. По его словам, «Аль-Каида» больше не представляет «серьезной опасности», но наверняка попытается сорвать выборы – «для нее это последняя возможность». Мы также обсудили противостояние между центральным правительством в Багдаде и курдским региональным правительством (КРП) по поводу контроля над городом Киркук. Я сказал Малики, что собираюсь посетить Эрбиль, курдскую столицу, и постараюсь убедить президента курдов Масуда Барзани действовать более конструктивно.