Книга Фаворит. Том 1. Его императрица - Валентин Пикуль

– Матушка, – подсказал ей Потемкин, – Яицкий городок хорошо бы переиначить в город Уральск, я бы и реку Яик назвал Уралом, дабы память о самозванце навеки исчезла в географии нашей.

Екатерина удивительно легко с ним соглашалась:

– Как тебе не слушаться? Велю всем не слепым и не хромым ехать в Казань «маркиза» бить… Ой, не проси о ласке, друг мой! Сам видел, какова я с тобою, такова и вечно останусь. В дешперации моей никогда не сомневайся. Пойми, глупый: что может быть для женщины дороже ее последнего мужчины?

Бибиков, рапортуя императрице из Казани, счел нужным оповещать о своих делах и Потемкина. Гарнизоны у него оставались без комендантов, полки без полковников. Все разбегались, даже ничтожный писарь, ни в чем не повинный, грыз в канцелярии перо, терзаемый страхом апокалипсическим: «А ну как Пугач явится?» Растерянность властей в провинции была такова, что городничие обращались даже к помощи военнопленных турок, вооружая их. Неистовые вопли «Ля-иль-Алла!» производили сильное впечатление на русских баб и мужиков. Екатерина указала отпускать, коли пожелают, воинственных агарян на родину, одаривая каждого одиннадцатью рублями и часиками фернейского производства. Вольтер мечтал, что часы его фабрики она распродаст через Кяхту китайцам, но мудрец никак не ожидал, что русская императрица обратит их в политическую спекуляцию.

Весна была ранняя, брызжущая капелью. Во дворце Потемкину встретилась расфуфыренная, вся в мушках, Прасковья Брюс. Дурачась, она прикинулась попрошайкой-цыганкой:

– Позолоти ручку, барин.

– За что?

– Это ведь я вдувала в уши Като о том, как ты изнываешь на Дунае от неземной страсти… Или забыл? Так вспомни: когда ты глаза лишился и хотел в монахи постричься, разве не я тебя утешила?.. Хочешь, опять приду?

– Брысь! – отвечал свысока Потемкин…

Бибиков вскоре повел генеральное наступление, в котором выявились два талантливых полководца – Иван Иванович Михельсон и князь Петр Михайлович Голицын. Им было сейчас не до наказания восставших: они быстро наступали на Пугачева, по их следам двигались менее удачливые в боях, зато более жестокие в расправах. Эти никуда не торопились – деловито секли, вешали, рубили и сжигали. Бибиков, отсылая в Петербург реляции, старательно вычеркивал из текста описания их жестокостей.

Пугачев не смог взять Оренбурга! Яицкого городка он тоже не осилил. В утешение ему яицкие казаки женили Пугачева на местной казачке Устинье Кузнецовой, чтобы еще крепче привязать его к Яику и делам яицким. Вскоре под станицей Татищевой разыгралась жестокая битва: Пугачев схватился с князем Голицыным, но, ощутив свою слабость, скрылся в Берду, где долго утаивал от народа свое серьезное поражение. Виселицы вокруг ставки не пустовали: одних, еще теплых, из петель вынут, других, похолодевших от страха, в петлю вкладывают, – Пугачев боялся измены, подозревая в пришлых людях агентов и убийц императрицы (в этом он прав: их было в Берде немало!). Безжалостно уничтожая дворян, истребляя даже грудных младенцев, Пугачев нарождал новое, мужицкое дворянство, делая своих приближенных «графами» и «фельдмаршалами». Народу он обещал: «Я вас всех не оставлю и буду вас жаловать верно, нелицемерно… от головы до ног обую». А башкир призывал: «И бутте подобными степным зверям!» Но скоро и в Берде стало опасно, надо бежать далее. Накануне отступления Емельян Иванович устроил в лагере гомерическую попойку, отчего утром, когда пришло время трогаться в путь, четыре тысячи человек остались лежать замертво, не в силах оторвать от земли головы. Таких страшных потерь Пугачев не имел ни в одном сражении, и он поспешно бежал в чащобы Башкирии, оставив свою армию похмеляться.

В конце марта правительственные войска вступили в Берду и наконец сняли осаду с Оренбурга; императрица радовалась:

– Ну вот! Явился богатырь, и все пошло к лучшему. Недели не пройдет, как с «маркизом» будет покончено… Нарекла я себя помещицей казанской, а теперь помышляю – не объявиться ли мне и помещицей оренбургской, чтобы дворяне чувствовали: я с ними, я никогда их не оставлю, буду их жаловать!..

Вслед за Оренбургом избавился от блокады и Яицкий городок, в котором изнурение гарнизона дошло до того, что солдаты питались «киселем», сваренным из глины с водою. Потемкин указал щедро наградить потерпевших солдат, а жителям Оренбурга императрица разрешила три года подряд не платить в казну никаких податей. В числе многих близких Пугачеву людей была схвачена и «царица» Устинья! Все складывалось удачно для Екатерины, но вдруг, как гром средь ясного неба, умер Бибиков, и это было столь неожиданно, что при дворе решили: опоен ядом.

– Необходим Суворов, – сказал Потемкин.

– Суворов нужен на Дунае, – ответила императрица. – Впрочем, смерть Александра Ильича уже не имеет значения: Пугачев разбит полностью, дело за поимкой его, а Михельсон с Голицыным молодцы, я их своей милостью никогда не оставлю…

И как раз в это время, когда разгромленный всюду Пугачев ушел от преследования, собирая новое ополчение, на просторах России стали появляться новые отряды повстанцев. Предводители их не старались выдавать себя за «царей», им было не до того, чтобы притворяться «графами» и «фельдмаршалами». А народ окрестил их метко – пугачи! Вот эти-то «пугачи», подлинные вожди народа, и раздули по стране новое жаркое пламя Крестьянской войны.

Не Пугачев поднялся – сам народ поднимал Пугачева!

* * *

Женщина, плачущая от любви в объятиях мужчины, – это была она, Екатерина, и с первого поцелуя Потемкин навсегда забыл, что это императрица: для него она стала только женщиной, которой ему, мужчине, приятно повелевать. Любовный язык Екатерины был по-бабьи горяч: «Все пройдет в мире, кроме страсти к тебе… Сердце зовет: куда делся ты, зачем спишь? Бесценные минуты проходят… Я с тобой как Везувий: когда менее жду, тогда эрупция моя сильнее. Ласками все свечки в комнатах загашу… Что хочешь делай, только не уйди от меня без этого!» Одурманив его нежностью и бурной страстью, Екатерина переложила со своих плеч на плечи нового фаворита главные дела: снабжение армии Румянцева и руководство борьбы с восставшим народом. Потемкин и сам не заметил, как и когда в его руках сосредоточились все силы ада… На кричащем фоне пожаров и виселиц, сразу изменивших идиллические пейзажи России, творились при дворе такие дела, результаты которых отразятся в недалеком будущем.

Потемкин по-хозяйски основательно занял обширные апартаменты в Зимнем дворце, но еще очень стыдился часовых и прокрадывался в спальню императрицы на цыпочках, по стеночке, наивно полагая, что остается невидим и неслышим. Васильчиков, покидая дворец, не питал к своему сопернику недобрых чувств, напротив, щедро награжденный императрицей, он испытал облегчение, как арестант, негаданно попавший под указ об амнистии. Без тени юмора, вполне радушно он пожелал Григорию Александровичу больших успехов на новом для него государственном поприще… Не так спокойно отнеслись к этой перемене при «малом дворе». Павел с Natalie и Андреем Разумовским растерянно окружили навестившего их Никиту Ивановича Панина; молодые люди наперебой спрашивали вельможу: что им ждать с явлением нового фаворита, на что надеяться? Документальный ответ Панина был таков: «Мне представляется, сей новый актер станет роли свои играть с великою живостью и со многими переменами, если только он утвердится».