Книга Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия - Владимир Колотенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ань, ты думаешь, что говоришь?
– Помнишь, в Париже, ты мне рассказывал о своих корнях?
Поль молчал.
– Ты потомок в каком-то колене самого Бурбона – ярого противника Наполеона.
Поль кашлянул и продолжал молчать.
– Твои гены, твой геном создает биополе, в котором геном Наполеона не может спокойно существовать. Значит, ты – враг, понимаешь?
– Мне умереть?
Аня рассмеялась.
– Я принесу цветы на его каменную могилу, – дружелюбно сказал Поль, – и буду заботиться, чтобы они не увядали.
Он помолчал и добавил:
– Не понимаю, зачем нам этот коротышка-корсиканец? Вокруг множество умных красивых людей.
– Вот именно, – сказала Аня, – именно! Твои мысли распознаны его клетками. Отсюда – их поведение, эта агрессия. Ты все можешь испортить. Знаешь, похоже, что наш Валерочка прав. Его чувство противоречия…
– В чем же?
– Этот умничающий вирус тупой всеугрюмости, всенедозволенности и всенелюбопытства, всем своим видом демонстрирующий неприятие наших идей, он таки споспешествует… да-да, нашему продвижению к цели. Если бы не такие, как он…
– При чем тут твой вирус, – спросил Поль. – Ответь: мне умереть?
– Да-да, ни при чем. Умереть? Да ладно, – улыбнулась Аня, – живи! Просто держись подальше от императорских клеток. Вот и все. Вот и все…
Так была обнаружена причина дискомфорта, вооруженного революционного восстания в культуре клеток Бонапарта.
Немалых хлопот досталось и от Эхнатона. В поисках его биополя и ДНК прошлым летом мы с Жорой исколесили весь Египет, всю территорию пирамидального яйца. Как известно, большинство пирамид Египта расположены по периметру приплюснутого круга, напоминающего куриное яйцо.
Этот Аменхотеп-Эхнатон перенес столицу своего царства из Фив в Ахетатон. Сегодня это небольшое селеньице Тель-Амарна, где до сих пор витает дух его создателя. По периметру яйца мы ездили и бродили из чистого любопытства. Будучи в Египте, мы не могли не утолить жажду собственного любопытства. Правда ли, что?.. Не являются ли?.. Как можно представить себе?..
Многобожие египтян разнило людей и не способствовало духовному единению нации.
– Это похоже на множество партий во многих странах нынешнего мира, – сказал тогда Жора. – Сотни партий – это и сотни лидеров, и, хотя программы партий схожи, как клювы у пеликанов (ничего нового они придумать не в состоянии), их вожди мнят из себя эдаких удельных князьков, большинство из которых выползли из обычной человеческой грязи. Отсюда – усобицы и разруха, ведь верно?
Эхнатон первый в истории человечества утвердил единобожие. Бесспорно это был прорыв, это было проявление силы ума, его просветление. Фараон нанес сокрушительный удар разжиревшему жречеству, склонному к неповиновению и этим ущемлявшему его царскую самодержавную власть. Он упразднил культ всех прочих богов, отобрав таким образом власть у жрецов и сделал себя единовластным правителем, наместником бога на земле. Пусть этим богом был солнечный диск – Атон, но он сцементировал народ в единую нацию, ставшей мощной силой, противостоявшей не только врагам, но и стихиям. Такой фараон нам подходил, и мы с Жорой не могли не броситься на поиски его генома. Мы знали, что с фараонами шутки плохи. Ходили слухи о мести фараонов тем, кто пытается из праздного любопытства или прикрываясь научным поиском нарушить их многовековый покой.
Теперь каждый день, с утра до ночи, мы были заняты тем, что следили за показаниями приборов наших железных рожениц. Они густой чередой стояли вдоль длинной стены нашего, так сказать, родильного дома, сверкая своими прозрачными пластиковыми стенками, мигая разноцветными лампочками, жужжа и потрескивая всякими там реле и дрожа стрелками приборов визуального наблюдения. В помещении было довольно прохладно, привычно пахло работающей оргтехникой и кварцевым облучением, как в операционной. Как Великая китайская стена, опоясавшая беззащитное беременное брюхо рождающейся в потугах огромной страны, стояли на защите заалевшей зари новой эры несметные ряды наших искусственных маток. Сквозь их прозрачные стенки можно было видеть, как развиваются наши апостолы. Миниатюрные, зачем-то скрюченные в три погибели и вышедшие в открытый космос из корабля космонавты, наши эмбрионы плавали во взвешенном состоянии в питательной среде, привязанные искусственными пуповинами к стенкам своих маток. На человека, впервые попавшего в этот необычный родильный зал, эта картина произвела бы жуткое впечатление. Мы не были новичками, мы видели это, как сказано, каждый день с рассвета до заката и от зари до зари, поэтому нас ничто поразить не могло. Наше внимание было приковано только к показаниям приборов, которые на протяжении вот уже целого месяца свидетельствовали о том, что апостолы наши чувствуют себя превосходно, развиваются, растут как на дрожжах и набираются, набираются сил. Пока ни один прибор не протрубил тревогу, пока все шло стабильно и гладко. Тем не менее, мы ни на минуту не могли позволить себе расслабиться. Очень высока была ставка. Даже в минуты коротких передышек нас не оставляли мысли о будущем. Все мы ждали той минуты, когда первый наш подопечный звонким веселым криком известит мир о рождении новой эры. Это мог быть и Ленин, и Эйнштейн, и Леонардо да Винчи, да кто угодно, кто окажется самым прытким и нетерпеливым. Хотя по нашим расчетам первым должен стать Соломон. Именно ему мы планировали вручить ножницы и право перерезать ленточку и впустить жаждущее перемен человечество в Новый Свет.
– Ты говорил Ленин и Папа, – говорит Лена.
– Правда? Кажется, так и было! Но это не суть важно. Нам казалось, что мы теперь крепко держим в руках дерзкие дрожащие вожжи стремительно несущейся вперед колесницы. Мы были убеждены, что не соскочит колесо, не лопнет подпруга, не срежется с копыта подкова. Мы были так уверены, так обнадежены!
– Слушай, – сказал как-то мне Жора, – мне сегодня такое приснилось…
Он взял меня за локоть и заставил смотреть ему в глаза, чтобы видеть мою реакцию на свое откровение.
– Ну, – сказал я, внимательно глядя на него, – и что же?
– Мне приснилось, что я пишу письмо…
Он сделал паузу и, не сводя с меня глаз, крепко сжал мой локоть. Мы стояли напротив и словно гипнотизировали друг друга. Я понимал, что главного он еще не сказал, и ждал, не отводя взгляда.
– …письмо Богу, – наконец тихо сказал он и сжал мой локоть до боли, так, что я невольно попытался выдернуть руку из его лапищи. Он не отпускал.
– Определенно, – добавил он, – Богу. И, не зная за что, прошу у него прощения.
– Мы все тайно просим у Него прощения, – сказал я, – мы ведь знаем свои грехи.
– Да уж… знаем. А знаешь…
– Руку-то отпусти, – взмолился я.
– На, – сказал Жора, отпустив мой локоть, точно давая мне свободу, – держи.
