Книга Вампиры: Опасные связи - Танит Ли

— Я знаю семь слов для обозначения серого, — бубнит Бобби сквозь забитый семечками рот, а мякоть и темный сок стекают по его заляпанному кровью подбородку. — Нашел их в словаре.

— Да ты — мелкий педик! — рявкает Гейбл на мальчишку. Эти ртутные глаза, нижняя губа, выпятившаяся вперед так, словно ее опять кто-то побил…

Мертвая Девочка понимает, что ей не следовало спорить с Гейбл о звездах и ангелах. «В следующий раз, — думает она, — я вспомню об этом. В следующий раз улыбнусь и скажу то, что она захочет услышать». И когда с дергающейся женщиной наконец покончено, именно Мертвая Девочка первая, тихо как мышонок, скользит в своих шелковых спальных тапочках по грязи и гальке, а река холодна так же, как не упавшие звезды, усеивающие августовскую ночь.

Час и четыре минуты после полуночи в большом доме на Бенефит-стрит, упыри все еще возятся в подвале с трупами. Мертвая Девочка сидит вместе с Бобби на ступеньках, ведущих к музыке и разговорам наверху, к электрическому свету и опиумному дыму. Здесь же, внизу, только свечи, воздух пахнет плесенью, бальзамированными кусками мяса, растянутыми на разделочном столе упырей. Когда они работают вот так, то встают на свои изогнутые задние ноги и держат вытянутые собачьи лица близко друг к другу. Один из них, очень худой, по имени Барнаби (нервно подергивающиеся уши шевелятся от каждого шага наверху, от каждого скрипа двери, как будто там кому-то есть хоть какое-то дело до того, что происходит внизу), берет ржавый нож для свежевания и срезает полоску сухой плоти цвета старой жевательной резинки.

— Это икроножная, — говорит он, косясь на мадам Терпсихору, и желто-оранжевая радужка его левого глаза нервно дергается.

Она качает головой и смеется так, как смеются все упыри. Как смеялись бы голодные псы, думает Мертвая Девочка, если бы осмелились, а потом в очередной раз корит себя, что они с Бобби не ушли к Уорвику вместе с Гейбл и Бейлифом.

— Нет, это камбаловидная мышца, дорогой, — поясняет мадам Терпсихора, смеется над Барнаби, черные губы привычно заворачиваются, вспышкой обнажая желтоватые зубы, похожие на заостренные клавиши рояля, мелькает розово-красный язык, облизывающий уголки рта. — Вот икроножная. Ты недостаточно внимателен.

Барнаби хмурится и чешет голову.

— Если бы у нас появилось что-то посвежее, может, тогда бы я и сосредоточился, — ворчит он, снова принимаясь оправдываться, а Мертвая Девочка знает: вскрытие начинает надоедать Бобби. Он смотрит через плечо на дверь подвала, по краям которой собирается теплое серебро света.

— А теперь укажи мне нижний конец малой берцовой кости, — произносит мадам Терпсихора, в воздухе застывают ее профессиональная литания и нетерпеливое клацанье Барнаби, перебирающего инструменты в поисках ножниц для дичи или устричной вилки, одного или другого, а может, чего-то третьего.

— Ты хочешь подняться наверх? — Мертвая Девочка спрашивает мальчика, тот пожимает плечами, но не отводит глаз от двери в подвал, не поворачивается, чтобы понаблюдать за упырями. — Ну тогда пошли, — говорит она, берет его за руку, и вот тут их наконец замечает мадам Терпсихора.

— Пожалуйста, не уходите, дорогие мои. С публикой всегда лучше, а если мистер Барнаби найдет подходящий инструмент, может, нам даже удастся понаблюдать за процессом разделки.

Остальные упыри принимаются хихикать и смеяться.

— Не больно-то они мне нравятся, — очень тихо шепчет Бобби.

Мертвая Девочка в ответ только кивает и ведет его вверх по ступенькам, на вечеринку.

Бобби заявляет, что хочет пить, потому сначала они отправляются на кухню, к шумному древнему холодильнику. Мальчик достает колу, а Мертвая Девочка — «Хайнекен». Одну холодную бутылку цвета зеленого яблока. Она открывает крышку и делает несколько глотков горького немецкого пива; раньше ей не нравился этот вкус, но подчас кажется, что прежде ей не нравилось чересчур много вещей. Пиво очень, очень холодное, оно смывает изо рта последний привкус затхлого воздуха подвала, навевающего мысли одновременно о грибной пыли, сухой земле и микроскопических спорах, ищущих, где бы им вырасти.

— Думаю, они мне вообще не нравятся, — шепчет Бобби, хотя они уже и наверху.

Мертвая Девочка начинает убеждать его, что можно говорить в голос, но потом вспоминает Барнаби, его чуткие собачьи уши, после чего замолкает.

Практически все сидят вместе в гостиной, просторной комнате с книжными полками по всем стенам и абажурами матового стекла сладких и гнилостных оттенков жженого сахара, сквозь которые льется свет, режущий девочке глаза. В первый раз, когда ее пустили в дом на Бенефит-стрит, Гейбл показала Мертвой Девочке все лампы, все книги, все комнаты так, словно они принадлежали ей. Как будто она была частью этого здания, а не грязного дна Сиконка. Еще одной красивой, но сломанной вещицей в особняке, забитом или красивыми, или сломанными, или одновременно и теми и другими предметами. Заполненном антиквариатом, где что-то еще дышало, но многое — уже нет. Например, мисс Жозефина позабыла, как, а главное, зачем дышать. Она только говорила.

Они сидели вокруг нее в черных похоронных одеждах на стульях, вырезанных в 1754 или в 1773 году. Этот неровный круг мужчин и женщин всегда вызывал в воображении Мертвой Девочки образ воронов, собравшихся вокруг падали, дроздов, приплясывающих около трупа енота, толкающих друг друга ради самых лакомых кусков; острые клювы для ярких сапфировых глаз мисс Жозефины, для фарфоровых кончиков ее пальцев или для замолкшего, небьющегося сердца. Императрица словно раздавленное на летней дороге животное, думает Мертвая Девочка, она не смеется громко, хотя и хочет, хочет посмеяться над этими чопорными, вымирающими созданиями, этими трагическими восковыми тенями, потягивающими абсент и слушающими каждое изречение мисс Жозефины как слово Евангелия, как спасение. Лучше проскользнуть мимо тихо, незаметно и найти место для себя и Бобби там, где вот этих не попадется.

— Вы когда-нибудь видели огненный шторм, синьор Гар-зарек? — интересуется мисс Жозефина и смотрит на раскрытую книгу, лежащую на ее коленях, зеленую, цвета бутылки Мертвой Девочки.

— Нет, никогда, — отвечает одна из восковых фигур, высокий человек с жирными волосами и ушами, такими большими для его головы, что они почти соприкасаются кончиками. — Мне не по нраву подобные вещи.

— Но он был прекрасен, — говорит она, а потом делает паузу, по-прежнему не отводя взгляда от зеленой книги на коленях. Мертвая Девочка, судя по движениям ее глаз туда-сюда, туда-сюда, решает, что мисс Жозефина читает. Молчание прерывается: — Хотя нет, это не то слово. Совсем не то.

— Я была в Дрездене, — слышится голос одной из сидящих женщин.

Жозефина поднимает голову, моргает, словно не может вспомнить, как же зовут эту восковую фигурку.

— Нет, нет, Эдди, тогда было совсем не так. Уверена, Дрезден тоже был великолепен, но я говорю сейчас не о том, что сделали люди, а о том, что сделали с людьми. Вот именно это воистину необыкновенно, вот что делает… — Тут ее голос затихает, и мисс Жозефина снова смотрит на страницы, словно ищет в них нужные слова.