Книга Ветер разлуки - Соня Мармен

Еда закончилась, и Александеру нечем было обрадовать изголодавшийся желудок. Остатки алкоголя еще будоражили кровь, хотя за это время он успел проглотить немало снега. Не заметив поваленного ствола под густой шубой из снега, Александер споткнулся и упал, перекатившись на спину. С минуту он лежал неподвижно, потом попытался встать, но силы были на исходе. «Нет, как ни старайся, ничего у тебя не выйдет…»

Почти не ощущая холода, он стал медленно проваливаться в сон. Нечего ждать, незачем стараться… Еще до наступления ночи смерть явится за ним сама. Он подумал о Колле и о Мунро. А потом, как ни удивительно, о Джоне. Правда ли, что брат дезертировал, или же его убили? Грустно, что он этого никогда не узнает. Александер поднял глаза. На фоне сиреневато-фиолетового неба уже появилась луна. Казалось, земля высасывает из его тела остатки тепла.

– Изабель! – слабо прошептал он. – Почему? Я любил тебя…

И добавил после недолгого раздумья:

– Из глубины души обращаюсь к тебе, Всевышний! Услышь меня, не откажи мне в последней просьбе…

Его голос натолкнулся на неумолимую тишину морозных сумерек. Господа не было рядом, он не мог его услышать. Растворившись в ледяном воздухе январского вечера 1761 года, просьба Александера так и осталась недосказанной.

Приготовившись к худшему, он съежился на снегу. Он больше не ощущал своего тела, не чувствовал вообще ничего…

* * *

Индеец уже бежал назад, по-оленьи высоко вскидывая ноги. По удивленному выражению лица и по тому, как он махал руками, было ясно, что находка оказалась необычной.

– Там еще один «бесштанный»! – воскликнул он, указывая пальцем на место, откуда только что вернулся.

– Где? Что ты такое говоришь, Пети-Лу[206]?

– Там, в снегу, «бесштанный»! Англичанин!

Индеец повел пятерых трапперов за собой. Один из них склонился над телом, наполовину занесенным снегом, которое освещала полная луна. «Бесштанный» лежал, свернувшись клубком, словно ежик в гнезде из ваты.

– Зажги-ка факел, Лебарт! – приказал траппер, у которого был сильный иностранный акцент.

Снег вдруг приобрел оранжевый оттенок, и темнота, их окружавшая, словно бы сгустилась еще сильнее. Факел поднесли поближе к страшной находке.

– Жан, как думаешь, он еще живой? – спросил один из трапперов.

– Это было бы чудо, – отозвался его товарищ.

Толчок прикладом – и тело перекатилось на спину. Оно еще не успело окончательно застыть. Свет упал на лицо несчастного, и над поляной повисла тишина. Мужчины переглядывались, но чаще всего их взгляды обращались к тому трапперу, которого они называли Жаном.

Последний стоял белый как смерть и хватал ртом воздух.

– Быть того не может! – произнес он шепотом. – Я не верю своим глазам!

* * *

Смена времен года преображала природу, солнечный свет становился ярче и угасал, но это ни в коей мере не уменьшало муки, терзавшей душу и тело Изабель. Молодая женщина ощущала себя пленницей горя, тяготившего ее, лишавшего способности двигаться, в то время как мир вокруг менялся, не обращая ни малейшего внимания на ее состояние.

Солнечный день казался Изабель блеклым, радостная птичья трель – грустной, сорванное с ветки спелое яблоко – слишком кислым, аромат розы – слишком навязчивым. Жизнь протекала словно бы за окном с грязными стеклами, отнявшими у нее прежнюю яркость, и в природе осталось только одно время года – время печали.

Прижав ладони к животу, ставшему огромным, Изабель смежила отяжелевшие веки и откинулась на спинку диванчика. Под перезвон колокольцев сани-карета стремительно неслись по замерзшей реке. Ребенок казался ей уже очень тяжелым и ужасно ее обременял.

Она носит дитя человека, которого любит, но он никогда его не увидит, не узнает… Что, если он будет похож на отца? Как мучительно будет смотреть на малыша и каждый раз видеть в нем Александера! Поэтому она хочет девочку… так будет проще. На первых порах Изабель радовалась, что у нее скоро будет малыш, – она все-таки сумела сохранить в себе частичку Александера… Но то, что она считала подарком, скоро превратилось в яд. Вместо того чтобы стать связующей нитью между нею и ее любовью, дитя окончательно эту связь оборвало.

В ожидании ребенка она утратила радость. Дитя Александера… Человека, которого она любила, а теперь пыталась забыть. Она ужасно сердилась на своего шотландца за то, что он не явился за ней к алтарю еще до того, как она ответила «Да!» и оказалась навеки связанной с мужчиной, которого едва знала и которого не любила. Она ненавидела его за то, что он не пришел и не освободил ее от супружеских обязанностей, которые ей теперь приходилось исполнять. Ненавидела за то, что он уступил другому право баюкать на руках его ребенка и узурпировать его отцовские права.

Где же он, где? Почему не пришел за ней? Должен же был он узнать, где она находится! Позволить ей уехать вот так, даже не попытавшись отвоевать ее у матери, жениха, всего мира? Как можно было не понять, в какое положение она попала?

– Вы не замерзли? – участливо спросил у нее Пьер.

Изабель помотала головой. На самом деле она не могла согреться с момента их отъезда из Квебека. Ладонь мужа накрыла ее руку. Она слишком устала, поэтому не отняла свою. Ей хотелось уснуть, но сани беспрерывно покачивались, и ничего не получалось. Когда они прибудут в Сорель, она наконец забудется сном – единственное состояние, которое приносило ей радость.

Неутомимый ребенок шевельнулся, надавил на крестец, принялся толкать ее в ребра, да так, что у Изабель перехватило дыхание. Она прогнулась в спине и села удобнее. Самое большее месяц – и она снова будет свободна! Это дитя стало причиной подневольного брака. «Пока смерть вас не разлучит…» – сказал кюре. О, она прекрасно расслышала эти слова!

О дне бракосочетания у нее сохранились весьма расплывчатые воспоминания: шорох подвенечного платья из черной тафты; плач маленького Люка – эдакое эхо ее собственных рыданий, которые пришлось подавить; одуряющий запах благовоний; Мадлен обнимает ее и что-то шепчет на ухо, стараясь казаться веселой, хотя глаза у нее грустные; взгляд Пьера, обращенный к ней; простуженный голос кюре… «Ego conjugo vos in matrimonium…»[207]

По окончании церемонии, когда была сделана соответствующая запись в церковном журнале, супруг помог ей сесть в карету, которая и доставила их к реке Святой Анны. Там они оставались несколько недель – Пьеру предстояло уладить дела с наследством, которое он получил в прошлом году. Ей пришлось делить с ним спальню. Спать с ним в одной кровати…

Первые ночи Пьер позволял ей сколько угодно предаваться печальным размышлениям и даже не пытался к ней прикасаться. На пятую ночь он пришел в спальню слегка выпившим. Пока он сидел в кресле, она делала вид, что спит. Но притворство не помогло. Он встал, разделся донага и лег с ней рядом.