Книга Да не судимы будете. Дневники и воспоминания члена политбюро ЦК КПСС - Петр Шелест

Через некоторое время, увидев, что из зала вышел Подгорный, вышел и я. Он нервно закуривает и спрашивает меня: «Ну что, говорил с тобой Брежнев и дал ли ты согласие?» Я ответил, что дал под большим напором, просился на пенсию, он не согласился меня отпустить. Подгорный ответил: «Правильно, что не отпустил на пенсию, и правильно, что ты дал согласие. Переходи в Москву, будем вместе работать, ты нужен здесь, а то останешься секретарем партийной организации Украины». Я Подгорному сказал, что мне очень тяжело. «Понимаю, нелегко. Сам вспоминаю, с какой горечью и тяжестью уходил с Украины в Москву». Я сказал ему, что было бы другое дело, когда бы я переходил работать в ЦК КПСС, а то какая огромная ломка. Подгорный мне ответил: «Ничего, все оботрется. У тебя огромный опыт и хозяйственной, и партийной работы». Во мне же бился вопрос: почему и за что?

Все произошло неожиданно, просто внезапно, а я ведь в работу вкладывал все силы, весь свой опыт, разум. Много сделано, немало осталось замыслов и планов. И тут, сам не знаю почему, я в свой дневник записал: «Мой родной край, народ, мужайся! Предстоят трудные тебе дни и годы». Но мне еще надо работать для себя, Отечества, детей, внуков, Иринки. Тяжело, грустно, обидно, больно до невозможности. Трудно себе представить все это. Не ожидал никогда, что так круто будет решен вопрос. Многим будет очень тяжело в связи с моим уходом с Украины.

После Пленума ЦК КПСС, вечером, состоялось заседание политбюро, решались некоторые вопросы. Затем Брежнев поднял вопрос о заместителе председателя Совмина, при этом сказал: «Нам надо брать в центр опытных работников. Здесь дел очень много и ответственности. В связи с этим вносится предложение: Петра Ефимовича Шелеста утвердить заместителем предсовмина. Человек он опытный, пусть помогает. А у нас дел много. Я с ним по этому вопросу имел разговор, он сперва не давал согласия, а затем согласился. Я приношу, Петр Ефимович, извинения, что раньше не смог переговорить по этому вопросу». Я заметил, что для многих членов политбюро такой оборот дела был полной неожиданностью. Знали об этом, кроме Брежнева, Подгорный, Косыгин, Суслов. Уверен, что знали и Щербицкий, и Кунаев. Кто-то из присутствующих подал реплику: «А как он сам на это смотрит, что скажет?» Что скажешь в такой обстановке? Я только и сказал: «Всему есть начало и конец».

Некоторые начали меня поздравлять. Спрашивается, с чем? Брежнев, обращаясь ко мне, сказал, что задерживаться в Киеве не стоит, много дел в Москве. В это время Щербицкий подал голос, что, мол, в Киеве надо разобраться со многими вопросами. Брежнев ему в ответ сказал: «Разберетесь сами — все будет хорошо». Щербицкий отвечает: «Что же хорошего? Забрали первого секретаря и ничего не спросили». А я вижу, что у самого играющее, просто сияющее лицо, и все это было разыграно как по нотам. Подошел ко мне Косыгин — подбодрил, поздравил, сказал: «Ничего, поработаем вместе». Так появилось решение политбюро ЦК КПСС, протокол № 47, § IV «О заместителе председателя Совета министров СССР. Утвердить тов. Шелеста П. Е. заместителем председателя Совмина СССР, освободив его от обязанностей первого секретаря ЦК Компартии Украины». Поздно вечером улетел в Киев. Со мной летели Щербицкий и Ляшко. Разговор совсем не клеился, да и не до того мне было.

Очень тяжело мне, плохо, что Брежнев со мной не поговорил обо всем откровенно, но что же сделаешь — видно, это его «почерк» так обращаться с товарищами, которые «помогали» ему прийти к власти. Напрасно он так жестоко со мной поступил, когда-то об этом история свое слово скажет, а он пожалеет.

Поздно вечером прямо с аэродрома приехал на дачу в Межегорье. На улице чудесная погода. Все в зелени, в цвету, а у меня черная тоска на сердце и душе, неодолимая тяжесть и обида. Вся семья переживает страшный удар. Многие жалеют о случившемся, и мне многих очень жалко. Очень тяжело, но надо крепиться. Ночь была кошмарной. Не раз подкатывали слезы, давило горло от незаслуженной обиды. Молодец Иринка, она тоже переживает, но все время подбадривает меня, держится хорошо, хотя, я вижу, ей очень тяжело за меня.

20–21 мая. Появился Указ Президиума Верховного Совета СССР о моем назначении заместителем предсовмина. Я начал разбирать все свои «архивы». Многие сувениры отправил в филиал Музея В. И. Ленина и Дворец пионеров. Многие звонят, спрашивают, что случилось. А что я могу сказать? Произвол, клевета, трусость, интриги и жестокость сыграли свою роль, причем позорную, — вот причина того, что случилось.

22 мая. Пришел ко мне Я. К. Руденко, заведующий Отделом оборонной промышленности ЦК КПУ. Вижу, чувствую, что он искренне расстроен: «Украина в трауре, люди не понимают, что делается. Никто за внутреннее состояние в стране не несет ответственности и не отвечает. У нас в руководстве не любят энергичных, смелых, самостоятельных, откровенных работников. Авторитет ваш кое-кого испугал, вас просто съели». Руденко был до того огорчен случившимся, что просто у меня в кабинете расплакался, чем причинил мне еще большую боль. Подобные заявления я слыхал от десятков людей. Они говорили, что со мной неправильно поступили и мы об этом можем сказать где угодно. Все, с кем мне пришлось разговаривать, высказывают мнение, что во всем этом деле сыграл самую подлую роль Щербицкий.

Решил некоторые вопросы с устройством квартир обслуживающего персонала. Свою квартиру оставил за собой — об этом сказал хозяйственникам ЦК КПУ. Некоторые кадры временно поедут со мной в Москву для определенной преемственности, осмотрятся на месте, как быть дальше.

Переговорил с некоторыми областями, везде высказывают недоумение по поводу моего «перемещения», жалеют об этом и заявляют, что творится вопиющий произвол и несправедливость. Почему этот вопрос решают без Пленума ЦК КПУ?

Когда у меня в Москве был разговор с Брежневым, я спросил его, кто же будет вместо меня. Он ушел от прямого ответа: «Посмотрим». Я ему высказал свое мнение, что на пост первого секретаря брать надо Ляшко, на второго — Иващенко из Харькова или Дегтярева из Донецка, Лутака — на председателя Президиума Верховного Совета или же Кальченко. По остальным кандидатурам он умолчал, а по первому секретарю не выдержал, сказал: «У нас там есть член политбюро». Вспоминал эти слова, и для меня все яснее становилась вся «кухня», затеянная с моим перемещением.

Переговорил с Кириленко, так как два дня не могу соединиться по телефону с Брежневым. Кириленко я сказал, что мне очень тяжело. Поступили со мной грубо, оскорбительно, трудно представить большую вероломность, чем допущена по отношению ко мне. Нет у нас в центре уважения, любви к инициативным, принципиальным, болеющим за дело кадрам, а существуют черная зависть, боязнь и мелочная ревность. Разговор с Кириленко был у меня резкий, неприятный. Чем это все может кончиться, трудно представить себе. Я сказал Кириленко, что два дня не могу дозвониться до Брежнева, но я знаю, что он у себя на месте. Я хотел уточнить, как и когда проводить Пленум ЦК КПУ и кого рекомендует ЦК КПСС на первого секретаря. Я спрашивал, почему от меня все это держится в строгом секрете?

Состоялся у меня крупный разговор со Щербицким, все, что я знал о его «действиях» в отношении меня, я ему высказал в глаза. Что он неискренний, опасный человек, большой карьерист и подхалим, что я плохо знал его и некоторых людей из близкого окружения, много доверялся им. И все же большинство работников честных, искренних, добросовестных, но им трудно будет работать с этим продажным подхалимом.