Книга Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев

коллегой, пишет «Девять писем „архитектору перестройки“ Яковлеву». В них он пытается разобраться, отчего его, Куницына, жизнь пошла под откос и отчего так высоко взлетел Яковлев.

Это жесткий документ. Георгий Иванович предъявляет Александру Николаевичу серьезный счет. Не упреки, а именно счет. Он судит коллегу со своих позиций — с позиций человека, который когда-то давным-давно совершил Поступок, не пошел против совести, а потому имеет право на такой суд.

По Куницыну, Яковлев — это беспринципный, циничный карьерист, который легко менял свои убеждения в зависимости от складывающейся конъюнктуры. Он начинал свою партийную карьеру как типичный совковый ортодокс, догматик, клявшийся в верности заветам Маркса — Энгельса — Ленина. Иначе бы и не стал вначале ответработником обкома КПСС, а затем сотрудником аппарата ЦК. Более того, автор «Девяти писем» убежден в том, что друг его с младых лет был ревностным сталинистом — особенно в ту пору, когда партию возглавил Л. И. Брежнев. Став вначале зав. сектором, а затем исполняющим обязанности заведующего Отделом пропаганды, Яковлев исправно искоренял инакомыслие, жестко цензурировал подвластные ему СМИ, руководил «моральным расстрелом» Твардовского, Солженицына, Сахарова — это из книги Георгия Куницына.

Г. Х. Шахназаров, А. Н. Яковлев, Р. М. Горбачева, М. С. Горбачев, П. Р. Палажченко, А. С. Черняев (слева направо). [Из архива Фонда М. С. Горбачева]

«Значит, тобой управляли вовсе не убеждения, а нечто находящееся ниже порога твоей духовности. Там-то и обитает трусость», — из уст Куницына этот приговор звучит особенно беспощадным, ведь сам-то автор «Девяти писем» как раз трусом не был, он вопреки «линии партии» помогал в ту пору Тарковскому, Неизвестному, пытался отстоять Твардовского.

Уже сосланный в «Правду» с клеймом ненадежного, он на заседании редколлегии, где разбиралось дело Карпинского — Бурлацкого, единственный из всех (!!!) выступил в их защиту. В воспоминаниях Федора Бурлацкого об этом так: «Он не просто высказался против проработки, но бросил неосторожную фразу, которая еще более возбудила страсти: „Что это — возврат к 1937 году? Не понимаю и не принимаю того, что происходит, и решительно протестую против экзекуции“»[422].

Георгий Куницын тогда фактически подтвердил, что остается на прежних позициях — поддержки творческой свободы, художественной и идейной альтернативы. Он боролся за светлые идеалы, а Яковлев — согласно текстам «Девяти писем» — в это же время «держал телевидение, радио, а потом и прессу, на казарменном положении».

На рыбалке. [Из архива А. Смирнова]

По Куницыну, Яковлев — перевертыш, человек, абсолютно лишенный всякой совести. Автор «писем» убежден в том, что если бы Александр Николаевич в конце 60-х поставил не на Шелепина, а на Брежнева, то в его биографии не случилось бы «канадского промежутка». Более того, оставшись в брежневской обойме, Яковлев — опять-таки по Куницыну — неминуемо примкнул бы к самым консервативным силам в Политбюро.

«Ты бы не только не стал „архитектором перестройки“, но, скорее всего, в марте 1985 года как раз твой голос перевесил бы чашу весов в пользу В. В. Гришина (кандидатура которого на пост Генерального секретаря ЦК КПСС тогда противостояла кандидатуре малоизвестного в то время и к тому же вызывающе молодого М. С. Горбачева)», — делает предположение Куницын.

Он припоминает своему бывшему товарищу множество грехов. Например, его соучастие в идеологическом обеспечении нашего военного вторжения в Чехословакию в 1968 году. Его книги с обличением американского империализма. Его двуликую позицию в середине 80-х, когда, судя по поздним откровениям Яковлева, он уже прозрел и полностью разочаровался в марксизме, но в своих публичных выступлениях продолжал клясться в верности социалистическим идеалам.

Возможно, для политика Яковлева такое поведение было нормой. Ради достижения каких-то своих масштабных политических целей он был вынужден маскироваться, совершать маневры, делать шаг вперед и два шага назад. Но для гражданина Куницына все это выглядит неприемлемым, кощунственным.

Он цитирует выступление Яковлева в Праге, это ноябрь 1988 года: «Спора о том, нужен ли социализм, нет. Социалистический выбор сделан не по воле случая. Он осознан и целенаправлен. Оплачен весьма дорого. Социалистические идеалы и ценности стали нравственными устоями, они вошли в быт и психологию. И сегодняшние „перестроечные“ споры идут уже о том, каким хотим мы видеть и строить дальше социалистическое общество».

Он припоминает Яковлеву его выступление в Западной Германии перед местными коммунистами, это уж совсем поздняя перестройка, январь 1989 года: «Мы гордимся тем, что социализм в нашей стране прочно встал на ноги, накопил внушительный исходный потенциал… Мы гордимся тем, что освободили человека труда от унизительной зависимости по отношению к частному капиталу и его государству».

Это говорил человек, который, по его собственному признанию, тогда уже полностью открестился от прежних «иллюзий».

Благодарность Управления делами ЦК КПСС А. Н. Яковлеву за перечисление денежных средств на медицинское оборудование. 4 октября 1988. [Из личного архива А. Н. Яковлева]

У А. Н. Яковлева много оппонентов и даже откровенных врагов. Однако чаще всего это лица, которые не простили ему крушения прежнего строя, симпатизанты социализма. Они судят его с классовых позиций. С Куницыным другая история. Он, как хорошо видно из его писем, не испытывает никаких добрых чувств ни к прошлому, ни к членам Политбюро. Даже антипод Яковлева Егор Кузьмич Лигачев предстает в его записках малосимпатичным человеком. Коммунистическую партию он однозначно сметает со сцены следующими словами: «Очень мне противно говорить, но в том составе, в каком названная партия и ее аппарат оказались, они заслужили всякий свой позор».

Навык остался с детских лет, проведенных в деревне. [Из архива Л. Шерстенникова]

Возможно, одним из мотивов автора, сподвигнувших его написать «Девять писем», была обида: старый приятель, став одним из вождей СССР, не захотел протянуть руку помощи опальному Куницыну, игнорировал его звонки и письма. Все же они были очень разными, как выяснилось в конце жизни. И член Политбюро Яковлев, видимо, не хотел видеть рядом с собой «неудобного» доктора наук Куницына — с его обостренным чувством правды и чести. «Неудачника». «Лузера». Возможно…

Обращаясь в своих «письмах» к «архитектору перестройки», Куницын предъявляет свой строгий счет не только Яковлеву — всем нам. Он заставляет опять задуматься над проклятым вопросом: где та незримая линия, за которую отступать нельзя — даже под напором самых серьезных обстоятельств? Отчего один человек способен обречь себя на муки ради того, чтобы остаться честным и порядочным, а другой (вернее — другие, ибо во все времена таких подавляющее большинство) найдет тысячу причин, оправдывающих его слабость, его отступление от морали, его капитуляцию перед сильными мира сего,