Книга Иерусалим правит - Майкл Муркок

Перед полуднем Джема-эль-Фна больше всего напоминает пустынную ярмарку; несколько киосков открыты, совершаются маленькие сделки, кто-то предсказывает судьбу, немногочисленные мальчишки делают акробатические трюки. Проулки, которые окружают площадь, заняты ленивыми торговцами, но мужчины по большей части просто стоят, беседуют, курят и наблюдают за тем, что привлекает их внимание. Сегодня здесь проходили прелестные молодые верблюды, которых гнали на пятничный рынок, а еще на площадь со стороны отеля «Трансатлантик» въехал большой красный спортивный автомобиль. Он явно двигался к гаражу Брауна и Ричардса. Один из евреев эль-Глауи, сидевший за столиком возле «Атласа», заметил меня и поспешно допил чай. Я не стал приближаться к отелю, пока он не поднялся. При дворе паши мы научились не смущать товарищей, чтобы однажды они не смутили нас. Мир вертелся, как любил говорить Хадж Иддер.

Последний из чудесных маленьких верблюдов пересек площадь, и тут я бросил взгляд в проулок напротив. Я увидел Бродманна. Это был точно он — в помятом льняном костюме и грязной панаме. Чтобы освежиться, он помахивал маленьким детским веером — вроде тех, которые продают туристам берберские женщины. Когда Бродманн понял, что я его заметил, он прикрыл лицо и тотчас отвел взгляд, а затем шагнул в тень под навесом продавца специй. Я не знал, что мне делать: напасть на него или не обращать на его появление внимания. Я попытался понять, какой вред он мог причинить мне в Марракеше, и решил, что здесь он бессилен. Но я все еще чувствовал волнение. Я немедленно подозвал экипаж, приказав вознице пустить лошадей галопом. Я торопился.

С того момента я стал серьезно относиться к предупреждениям мистера Микса. На следующий день, отправившись на фабрику, в первую очередь затем, чтобы уничтожить доказательства своего романа, я обнаружил, что доставили автомобиль. Поврежденный «роллс-ройс» паши. Возможно, маленький знак примирения? Или мистер Микс нашел путь снабдить меня двигателем? Двигатель, как я тотчас убедился, остался в полном порядке; его легко было приспособить для «Эль-Нахлы», моей «Пчелки». (После катастрофы я переделал названия в каталоге, заменив птиц насекомыми. Можете вообразить мое удивление, когда я, прибыв в Англию, услышал, что здесь объявляют, будто неожиданно изобрели «Москито»[714]! Но теперь я держу свое мнение при себе. Истина о моих достижениях известна мне и Богу, а это все, что имеет значение.) В тот же день я без посторонней помощи смог извлечь двигатель, и назавтра он уже был закреплен в корпусе аэроплана, в люльке на черно-желтом теле моей «Пчелки». К третьему дню я настоял, чтобы мисс фон Бек провела на фабрике побольше времени и помогла мне отрегулировать двигатель, а я испытал свой хитроумный ременной привод, благодаря которому вертелся пропеллер, придававший легкому самолету достаточную мощь. Мисс фон Бек предупредила меня, что, находясь в ангаре столько времени, она подвергала опасности себя и других.

— Если эти другие — я, — заметил я в ответ, — то не волнуйся. У нас теперь есть средство спасения! При необходимости мы воспользуемся тем же способом, с помощью которого и прибыли в Марокко. Кстати, а что случилось с воздушным шаром?

Эль-Глауи сказал ей, что спрятал его ради безопасности. Как теперь полагала Рози, он хранил трофеи в своеобразном музее. Она была необычайно взволнована, даже после наших любовных ласк, хотя ранее в подобных случаях часто казалась холодной и равнодушной. Теперь, когда мисс фон Бек говорила об удовольствиях эль-Глауи, ее глаза наполнялись не едва угадываемой похотью, а слезами.

— Он — вроде Синей Бороды, — сказала она. — Убийство — просто одно из радикальных средств его политики. Нам не стоило пользоваться его гостеприимством, Макс.

Я был слишком благороден, чтобы напоминать, с какой готовностью она принимала все предложения паши — почти с того самого момента, как мы покинули корзину воздушного шара. Она поделилась со мной своими страхами, и я посочувствовал ей. Ее опасения были не похожи на мой ужас, возникавший при мысли о Бродманне. Они больше напоминали мой страх перед египетским Богом, безнадежный и горький, оставлявший лишь ничтожный выбор — между жизнью в унижениях и мучительной смертью. Итак, находясь в относительно свободном положении, я сумел успокоить Рози. Я не колеблясь решил, что возьму с собой ее, а не мистера Микса. Природная галантность требовала, чтобы я оказал услугу женщине.

Так или иначе, мы по-прежнему находили время для сексуальных утех, но я теперь подчинялся скорее привычке, а не похоти.

Сексуальность для нее стала почти единственным средством спасения; это было своего рода безумие. Она напоминала тех людей в «трудной» палате в новом Бетлеме[715], которые выполняют одни и те же действия снова и снова, возможно, попав в ловушку мгновения, когда они чувствовали себя свободными, независимыми или живыми. Катарсис, если он наступает, в таких случаях всегда исключительно силен. И все же я не мог уничтожить узы любви и очарования, которыми она опутала меня. Я чувствовал, что наши судьбы будут сплетены навеки.

Пока мы продолжали работу с двигателем, она не могла удержаться и сообщала мне секреты эль-Глауи, хотя я уже не испытывал к ним особого интереса. Все восточные сексуальные извращения были мне более чем знакомы; рассказы о различных удовольствиях, связанных с обрезанными и необрезанными девушками, кастрированными юношами и так далее вызывали неприятные эмоции. Паша предпочитал в основном необрезанных женщин, сказала Рози; вот почему в его гареме было так много наложниц из Европы. Ничего удивительного, заметил я, что эти владыки предпочитали держать любовниц подальше от публики. Рассказы о членовредительствах и побоях создавали у меня впечатление, что некоторые женщины в гареме напоминали боксеров после особенно тяжелых поединков. Вот, полагаю, еще одна причина для ношения вуали.

Рози говорила, что паше нравилось показывать ей все больше, чтобы она все глубже увязала в ловушке, но по-прежнему интересовалась им. Он повторял, что она остается гостьей и ее участие всегда должно быть добровольным. Как считала Рози, это доставляло эль-Глауи особое удовольствие.

— Но он уже показал, что случается с теми, кто его огорчает, — произнесла она. — Он переменился с тех пор, как увидел мой итальянский паспорт.

Как я понял, в одной из камер в Тафуэлте произошло нечто вроде казни и она присутствовала там в качестве почетной гостьи.

Я ясно представлял себе ее положение. Было бы слишком жестоко разделять мнение миссис Корнелиус. Зачем мисс фон Бек понадобилось бы клеветать на пашу? Я не единственный, кто слышал такие истории. Во Франции есть много литературы об этом. Миссис Корнелиус дала мне книгу женщины, которая была любовницей эль-Хадж Тами и работала на французскую секретную службу. И не одну эту авантюристку — или авантюриста — влек странный двор паши, тонкие интриги, опасные сплетни и волнующие открытия. О детях в железных клетках она ничего не писала.