Книга Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930-1945 - Альберт Шпеер

Кейтель обвинил меня в том, что, заставив Гитлера подписать приказ от 7 апреля, я нарушил сложившуюся систему управления, и у него были на то основания: между 18 марта и 7 апреля, всего за девятнадцать дней, было отдано не менее двенадцати противоречивых приказов по этому вопросу. Так хаос в руководстве позволил тем, кто думал о будущем, ограничить послевоенный хаос.

31. Тринадцатый час

Еще в сентябре Вернер Науман, статс-секретарь министерства пропаганды, приглашал меня выступить по немецкому радио и призвать народ к самоотверженной борьбе, но тогда я отказался, заподозрив подстроенную Геббельсом ловушку. Теперь же, когда Гитлер вроде бы согласился следовать намеченному мной курсу, я увидел в радиообращении шанс обратить внимание широкой общественности на то, что страну хотят превратить в «выжженную землю», и призвать делать все возможное, дабы избежать бессмысленных разрушений. Как только приказ Гитлера от 7 апреля был опубликован, я передал Науману, что готов произнести речь, и тут же отправился в уединенный охотничий домик Мильха на озере Штехлин.

В конце войны мы старались подготовиться к любым неожиданностям. Чтобы в случае необходимости суметь защитить себя, я практиковался на берегу озера в стрельбе по манекенам, а между тренировками работал над радиообращением. К вечеру я удовлетворился результатами своих трудов: мне удалось попасть в мишень несколько раз подряд, а составленная речь четко выражала мое мнение и в то же время не разоблачала моих сокровенных замыслов. За бокалом вина я прочитал текст Мильху и одному из его друзей: «Ошибочно полагать, что появление секретного «оружия возмездия» сможет полностью заменить самоотверженность отдельного солдата!.. Мы не уничтожили промышленные объекты на захваченных врагом территориях, и теперь наш долг состоит в сохранении базиса цивилизованной жизни в родной стране… Следует сурово наказывать не в меру усердных индивидуумов, не желающих это понять. Они посягают на самое священное, что есть у немецкого народа: источник выживания нации». Здесь я не преминул воспользоваться высокопарным слогом, характерным для того времени. Я лицемерно упомянул о возвращении утерянных территорий, а затем сосредоточился на термине «транспортная пустыня», использованном начальником управления военных сообщений: «Народ должен сделать все, что в его силах, дабы сорвать подобные планы. Если в этой критической ситуации проявить благоразумие, то запасов продовольствия может хватить до следующего урожая».

Когда я закончил, Мильх с философским спокойствием заметил: «Истинный смысл не ускользнет ни от кого, в том числе и от гестапо».

11 апреля к дверям министерства подогнали грузовик с радиоаппаратурой и уже тянули кабель к моему кабинету, когда мне по телефону передали приказ явиться к фюреру с текстом моей речи.

Для прессы у меня был подготовлен вариант, в котором я сгладил самые резкие заявления, но зачитать по радио я собирался первоначальный текст[321]. С собой я, разумеется, захватил наименее опасную версию. Гитлер пил чай в своем кабинете в бункере с одной из секретарш. Для меня принесли третью чашку. Давненько я не видел Гитлера в столь интимной и непринужденной обстановке. Гитлер надел очки в тонкой металлической оправе, придававшие ему сходство со школьным учителем, взял карандаш и уже через несколько страниц принялся вычеркивать целые абзацы. Не вступая со мной в спор, он лишь вполне дружеским тоном приговаривал: «Это говорить не стоит», – или: «А это лишнее». Секретарша собрала отложенные Гитлером листки, не таясь, прочитала их и с сожалением заметила: «Как жаль. Такая хорошая речь». Гитлер любезно попрощался со мной и почти по-дружески посоветовал: «Напишите новый вариант»[322].

В сокращенном варианте моя речь потеряла всякий смысл, но без санкции Гитлера я не мог воспользоваться имперской системой радиовещания, а поскольку Науман больше не упоминал о радиообращении, я и не настаивал.

В декабре Берлинский филармонический оркестр давал последний в 1944 году концерт. Дирижер Вильгельм Фуртвенглер пригласил меня в свой кабинет и с обезоруживающей наивностью напрямик спросил, остались ли у нас какие-нибудь шансы на победу в войне. Когда я ответил, что поражение неминуемо, Фуртвенглер согласно кивнул; он и сам пришел к такому же заключению. Великому дирижеру явно угрожала опасность: ни Борман, ни Геббельс, ни Гиммлер не забыли его откровенных высказываний и защиты внесенного в черный список композитора Хиндемита. Я посоветовал Фуртвенглеру не возвращаться из предстоящего концертного турне по Швейцарии. «Но что станется с моим оркестром? – воскликнул он. – Ведь я отвечаю за него». Я пообещал позаботиться о музыкантах.

В начале апреля 1945 года Герхарт фон Бестерман, администратор филармонического оркестра, сообщил мне о распоряжении Геббельса включить весь оркестр в мобилизационный план обороны Берлина. Я позвонил Геббельсу и изложил мотивы, по которым не следует пополнять музыкантами ряды фольксштурма. На что министр пропаганды резко ответил: «Только благодаря мне этот оркестр достиг таких высот. Моя инициатива и мои деньги сделали его одним из лучших оркестров в мире. Те, кто придет после нас, не имеют на него никаких прав. Оркестр погибнет вместе с нами».

Вспомнив, как в начале войны Гитлер спас от мобилизации своих любимых артистов, я попросил полковника фон Позера объехать призывные пункты и уничтожить документы музыкантов. А для финансовой поддержки оркестра мое министерство организовало несколько концертов.

Своим друзьям я сказал: «Когда услышите «Романтическую симфонию» Брукнера, знайте, что нам пришел конец». Прощальный концерт состоялся ранним вечером 12 апреля 1945 года. Зал филармонии не отапливался, и зрители кутались в верхнюю одежду. Обычно в этот час электроэнергия не подавалась, но, в порядке исключения, я распорядился электричество не отключать, и, к изумлению берлинцев, зал был ярко освещен. Вначале по моей просьбе оркестр сыграл финальную арию Брунгильды и финал «Гибели богов» – весьма патетический и в то же время печальный выбор, символизировавший гибель рейха. После концерта для скрипки с оркестром Бетховена была исполнена симфония Брукнера, которую я особенно любил за поразительную красоту финала, напоминавшего совершенное архитектурное творение. Я не знал тогда, что не скоро еще мне доведется побывать на симфоническом концерте.

Когда я вернулся в министерство, мне сообщили, что звонил адъютант фюрера и велел немедленно перезвонить.

– Где вас носит? Фюрер ждет вас! – услышал я, набрав номер.

Увидев меня в бункере, Гитлер бросился навстречу с весьма редкой в те дни живостью и протянул газетную вырезку. «Вот, прочтите! В это просто невозможно поверить! – выкрикнул он. – Вот чудо, которое я всегда предсказывал. Ну, кто был прав? Война не проиграна. Прочтите! Рузвельт мертв!»