Книга Кью - Лютер Блиссет

Генрих Гресбек знал это. Венеция должна была лишь перетянуть чашу весов, открыв дорогу еще более лицемерным и жестоким гонениям. Библейский народ уносит с собой бесценные сокровища собственного опыта, своих знаний и умений в своем энном по счету исходе. Для них открылись врата новой империи, единственной, пожелавшей принять их и признавшей их мужество. Но вместе с евреями туда отправляется и множество христиан, тоже не имеющих собственной страны мужчин и женщин, чтобы начать новую жизнь на другом берегу Средиземного моря, среди тех неверных, которых их с детства учили ненавидеть и которые сейчас одни готовы принять их, не требуя исполнения религиозных ритуалов.

Их несравненный владыка — Сулейман Великолепный, от одного упоминания имени которого бросает в дрожь любого венецианца, самый богатый и самый могущественный в мире правитель империи, простирающейся от Крыма до Геркулесовых столбов, от Венгрии до Багдада. Тонкий знаток психологии отдельных людей и целых народов, он восседает на троне в Константинополе, окруженный аурой непобедимого воина и мудрого тирана. Нельзя предстать перед его светлыми очами, не упомянув о его завоевании Месопотамии и не вспомнив о том, как он лично привел свои войска под стены Вены, разгромил Карла V в битве при Мохаче. Этот человек, лишь кивнув головой, может перекрыть торговые пути на Восток, превратив Венецию в захолустный портовый городишко.

Если он спросит меня о континенте, на который распространяются его владения, я расскажу ему свою историю. И я надеюсь, что он оценит ее выше доклада какого-нибудь посла.

Из нее не извлечешь никакого урока. Никакого плана, которому надо следовать. Я пока жив, вот и все. Я лишь разделил мир на две части, оставив вторую половину мира, ту отдаленную землю, которую я видел удаляющейся в дымке под небом зимнего дня, и мне больше нечего делить. Я оставил ее правителям, укрепляющим свои троны и решающим, какую веру исповедовать их подданным; новым банкирам, которые готовятся занять место Фуггеров, цитируя Кальвина по памяти. Самому Кальвину, отправившему на костер Мигеля Сервета, ученого и богослова. Я оставил ее сжигающим книги инквизиторам; Реджинальду Полу, который еще вчера был защитником прими рения с протестантами, а сегодня стал архиепископом Кентерберийским и преследует протестантов в Англии.

Но в первую очередь я оставил ее архитектору Плана, который сейчас претворяется в жизнь. Джованни Пьетро Караффе, воссевшему на Святой престол под именем Павел IV, в возрасте семидесяти девяти лет, 23 мая 1555 года.

— Все еще в постели?

Как она вошла в комнату, я не слышал. Я, бормоча себе под нос, поворачиваюсь. Беатрис склоняет голову, чтобы встретиться со мной взглядом:

— Султан будет недоволен, если ему придется ожидать двоих неверных вашего ранга.

Сидя в постели, я обвиваю одной рукой ее талию, крепко обнимая другой.

— Заставляй могучих ждать и показывай, что ты их не боишься.

— Да, и он отрубит тебе голову.

Мы смеемся. Я с трудом поднимаю себя и тащусь в ванную, отраду моей старости. Каждый раз, когда моя нога ступает туда — а это происходит по крайней мере дважды в день, — я испытываю одновременно и потрясение, и удовольствие от условий собственной жизни. Пол и стены выложены синей плиткой. Большая ванна занимает целую стену, в два локтя длиной. Ее постоянно можно наполнять из двух труб, по которым течет горячая и холодная вода. Вода, нагревающаяся в цистерне на верхнем этаже, стекает вниз, как только пожелаешь, и смешивается с холодной, которая течет по другой трубе.

В этом городе мечты ванные — признак высшей цивилизации, заботы о теле и гигиены, неизвестной в Европе. Они повсюду всех форм и размеров, и все они предназначены для восстановления тела и духа от усталости и жаркого климата.

Я погружаюсь в тепло и лежу неподвижно. Пусть султан подождет.

Йозеф, ворвавшись в комнату со страшным шумом, прекращает мое сонное блаженство.

— Не вздумай утопиться, старик!

На нем — его лучшая одежда: любимые высокие сапоги, широкие светлые шаровары, длинная блуза на пуговицах с вышивкой на груди, за поясом — изогнутый кинжал с инкрустированным лезвием, на голове — типичный для этих земель голубой головной убор с белым пером, прикрепленным золотой булавкой.

— Есть и другие люди, с которыми мы должны встретиться до аудиенции у султана. Заканчивай быстрее, Самуэль ждет тебя уже целую вечность. Порядки этого города превратили тебя в законченного лентяя.

Он бросает кусок мыла в воду, фонтаном брызгающую мне в лицо. Протягивает мне большое полотенце:

— Пошевеливайся!

* * *

На громадном крытом базаре можно найти все, что душе угодно. Пройдя между невероятным количеством скамеек по узким коридорам, тянущимся вдоль лавок, в сопровождении Самуэля и Йозефа, направляющих мои неуверенные шаги, мы входим в заведение, где выставлены специи и злаки.

Воздух наполнен всеми мыслимыми ароматами. Повсюду внутри — низкие столики, ковры и кушетки, занятые людьми, увлеченными деловыми переговорами, болтающими или курящими кальян. Два жирных улыбающихся турка выходят нам навстречу, изгибаясь в любезных поклонах. Один горячо обнимает Йозефа, затем обращается ко второму:

— Это знаменитейший Йозеф Насси, вошедший в легенды. А это — его брат Самуэль, прославившийся не меньшим мужеством. — Он сияет. — В Венеции эти люди, известные как Жуан и Бернардо Микеши, считаются главными врагами Светлейшей за все, что они сделали для наших друзей. Если они вернутся в Венецию, их, без сомнения, распнут на колонне Сан-Марко.

Оба смеются от удовольствия, его компаньон заметно удивлен.

Очередь говорить Йозефу, сефарду:

— Но все это не исключает, что мы вернемся туда однажды. Несмотря на своих хозяев, Венеция — великолепный город. Господа, представляю вам моего компаньона, Исмаэля, Путешествующего по Миру, того, кто добрался сюда из холодных северных земель, пережив все мыслимые и немыслимые приключения и став врагом всех правителей Европы.

Оба толстых торговца вновь кланяются с совершенно равнодушным видом.

Они предлагают нам сесть, один из них начинает наполнять чем-то кальян, второй просит Йозефа рассказать его товарищу о невероятном бегстве из Венеции.

— В другой раз. Нас ждут при дворе, и я не хочу терять то немногое время, которое у нас осталось, на пустые россказни. Лучше поговорим о делах.

— Конечно же. — Моментально следует хлопок в ладоши, и мальчик в белой тунике приносит поднос с дымящимся кувшином и несколькими чашками.

Слуга разливает дымящуюся жидкость с сильным незнакомым ароматом. Я смотрю на Йозефа. Он обращается ко мне на фламандском, языке далеких времен Антверпена:

— Именно это дело мы и собираемся обсудить. Попробуй.

С подозрением делаю глоток. Горячая жидкость льется в

горло: сильный, чуть горьковатый вкус, затем — неожиданное ощущение прилива сил и обострения чувств. Я делаю еще один глоток, и на языке остаются зернышки.