Книга Письма. Том III (1936) - Николай Константинович Рерих

и вторую посылку следующей части первого тома «Т[айной] Д[октрины]». Теперь просматривается последняя часть этого тома. Итак, радостно идите в Великом Служении.

Сердцем и духом с Вами.

215

Е. И. Рерих, Н. К. Рерих — З. Г. Лихтман, Ф. Грант, К. Кэмпбелл и М. Лихтману

23 ноября 1936 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб, Британская Индия]

№ 118

Родные наши Зин[а], Фр[ансис], Амр[ида] и Мор[ис],

Пришли письма Зины и Мор[иса] от 31 окт[ября] до 2 ноября. Опять целая эпопея, только подумать, какие потрясающие сведения останутся в анналах! Судя по письму Мор[иса], им никакой решающей бумаги на предмет «Пэнтингс Корпорэшен» не подписано. Это очень хорошо, ибо если там было трое основателей в лице Леви, Фр[ансис] и Мор[иса], то, значит, большинство остается ненарушенным. Странно новое соображение о приезде. Мы ведь посылали Вам семь пунктов против этого требования. С тех пор ни один из этих семи пунктов не улучшился, и можно лишь удивляться, что все эти обстоятельства кем-то не принимаются в соображение. Мало того, что ни один из семи пунктов не улучшился, но пусть будет мне позволительно прибавить еще и восьмой, а именно, что и мое здоровье вовсе не превосходно. Впрочем, какое дело публишерам до здоровья и думают ли они вообще о том, что доедет ли кто-либо или не доедет. Странно, что еще недавно упоминавшаяся возможность показаний перед консулом как-то опять забыта.

Очень прошу Вас из денег, посылаемых Флор[ентиной], удержать одну тысячу на легал фис[591], о чем посылаем Вам и телеграмму. Вообще, вопрос денежного положения чрезвычайно остер. Может быть, кто-то все еще не знает или не хочет знать, что художник живет от продажи своих произведений и в этом единственная возможность заработка. Кроме нужд прямого существования не забудем, что для платежа одному М[ану] нужно 200 долларов в месяц. Одно время Стокс посылал половину этой суммы, но и то за последний текущий год мы получили лишь 600 за одиннадцать месяцев, так что, как видите, даже и половина М[ану] далеко не оплачена, а между тем д-р К[ёльц] (служащий в Агр[икультурном] Деп[артаменте]) находится здесь и получает какие-то инструкции; значит, сейчас совершенно невозможно изменять статус кво. Вот каково положение, а ведь кому-то по неведению может казаться, что здесь можно жить без расходов.

С прошлою почтою пришло очень сердечное письмо Клода Брэгдона. Хвалит полученные оттиски из здешних журналов и жалеет, что в Америке мои писания не изданы. Между прочим сообщает, что Норман Бел Геддес получил за одну свою фильму 165 000 долларов, а сейчас уже занят следующей. Любопытно отметить, что никто не считает эту цифру чрезмерной, а в то же время тысяча картин и целый ряд лет трудов, две экспедиции, повреждение здоровья — все считается не заслуживающим сколько-нибудь значительных цифр. Также Брэгдон сообщает, что, хотя обычное его издательство и готово уплатить ему за следующую книгу, но он ищет еще лучших условий, а предварительно содержание книги продано для серии статей одному журналу. Видимо, кто-то получает и за книги, и за статьи. Неужели опять возникают суждения о том, [что] суммы, истраченные на почти шестилетнюю экспедицию, не есть экспедиционные суммы? Неужели же кому-то еще не ясно, что такая злостная подтасовка со стороны Леви есть акт величайшего злоумышления? Вы достаточно знаете, что я лично никакой собственности вообще не имею. Вы знаете уже издавна, что картины, писанные мною, принадлежат Елене Ивановне. Вы имеете к тому неоспоримые доказательства. Не только на самих картинах была об этом надпись, но и в монографии 1916 года[592] имеется целый ряд картин, находящихся в Музее, с совершенно ясным указанием, что они являлись собственностью Е. И. Такое свидетельство ограждает и ее картины на четвертом этаже. Конечно, именно Вы трое, бывшие временно с экспедицией и в Монголии, и в Сиккиме, знаете все обстоятельства экспедиции. В лице Вас троих само Провидение приуготовило законное число свидетелей, которые как очевидцы могут опрокинуть все злоумышления. Мы отлично понимаем, что публишеры опять говорят о приезде, чтобы в случае своей неудачи свалить что-нибудь на нас. Но ведь Вы — трое живых достовернейших свидетелей, а в случае крайней нужды ведь можно мне дать показание перед консулом, хотя это и связано с громадными расходами и трудностями.

Вы сообщаете о том, что в Музее царствует тьма. Неужели посетители не протестуют? Если бы уже было оформлено новое Общество, то из членов его кто-либо мог справедливо возмутиться, что Музей таким образом недоступен для обозрения. Мы рады слышать, что бумаги по Обществу, как Вы пишете, закончены, значит, и само физическое возникновение, может быть, уже совершилось. Такой голос общественного мнения, как Вы сами убеждаетесь, с каждым днем делается все более необходимым. Только подумать, сколько полезных осведомлений таким путем могло бы произойти и Тюльпинку, и многим другим, затуманенным злобными воздействиями. Чуется, что широко поставлены эти преступные воздействия и нуждаются они в твердых отражениях, письменных.

Также Общество может благотворно воздействовать и против злоумышлений об экспедиционных суммах. Все члены Общества знают, что экспедиция была от Учреждений. Мор[ис] может осведомить всех членов о том, что расходы производились именно из этих, а не из других сумм, ибо других вообще не было; Зина, так же как и Мор[ис], осведомит Общество о своих свидетельствах о Монголии; Фр[ансис] и Зина расскажут о своей поездке в Дарджилинг. Нельзя не вернуться к тому потрясающему вопросу, что злоумышление против экспедиционных сумм в своей абсолютной очевидности должно же потрясти каждое справедливое сердце. Можно ли предположить на минуту, чтобы могли существовать где-либо какие-то судьи, которым в их юридической опытности не стало бы очевидным неслыханное злоумышление, подготовленное преднамеренно и злостно выполняемое сейчас против всех нас? Ведь нельзя же предположить, чтобы можно было широко объявлять об экспедиции от Учреждений, оповещать, что она происходит на американские средства Учреждений, а затем по щучьему велению пытаться делать все бывшее небывшим. Конечно, повторяю об этом невольно уже много раз. Будущие читатели наших архивов, наверное, удивятся этим повторениям, но происходящее настолько чудовищно и бесчеловечно, что нельзя не говорить об этом же опять и опять. Само сердце твердит все о том же, ибо за пределами личной боли уже испытывается какое-то общественное поношение, какое-то всенародное издевательство над справедливостью. И на каких таких весах взвесить весь вред, производимый злоумышленниками? Они ведь действуют не только против всех нас лично, но происходит потрясающий вандализм, разрушающий культурное учреждение. Происходит злодеяние, пытающееся разложить молодежь, подорвать образовательное дело и показать с наглой усмешкой, что злоупотребление доверием