Книга Три килограмма конфет - Нельма

— Я всё понимаю, Поль, — Иванов явно не кривил душой, и от этого становилось ещё противнее, словно я и правда жестоко обманула его доверие и оказалась одной из тех ветреных дурочек, до последнего не способных определиться с собственными чувствами. — Это же чёртов идеальный Дима Романов, он нравится всем.

— Пусть так, и когда-то он мне нравился, — тихим и осипшим от волнения голосом я специально выделила последнее слово, желая подчеркнуть, что всё это лишь прошлое, — это вовсе не значит, что я бы бросилась к нему после нашей ссоры. И ни к кому другому… Да я четыре дня пыталась до тебя достучаться! А ты… ты…

— Да знаю я, — горько воскликнул он и прижал меня вплотную к себе, обхватив ладонью затылок и зарывшись пальцами в мои волосы, и от этого чувственного и властного движения, настолько любимого мной в той жизни, где мы были вместе, внизу живота всё стянуло горячими нитями. Мне хотелось поцеловать его кожу, прильнуть губами к тому месту на шее, где быстро-быстро пульсировала маленькая венка, но вместо этого я лишь прислонилась к нему кончиком замерзшего носа, и он вздрогнул, ощутив это ледяное прикосновение, и будто опомнился, тут же отстранившись от меня. — Пойдём. Нам стоит остыть, прежде чем снова возвращаться к этому разговору.

Максим не изменял самому себе, демонстрируя способность к анализу ситуации и принятию взвешенных и обдуманных решений, в то время как внутри меня всё вскипало от обиды, злости, отчаяния и желания немедленно броситься к нему на шею и целовать, и кусать, и зализывать собственные укусы и повторять ему, какой он дурак и какая я дура. А ведь он был прав, абсолютно прав, и сейчас ярость нам обоим застилала глаза алой пеленой, подталкивая говорить те вещи, о которых потом приходилось жалеть.

Но и молчать — невыносимо. Как идти по первому, самому хрупкому льду, слышать громкий и пронзительный треск под своими ногами, замечать воду, выплёскивающуюся из белой паутины трещин маленькими порциями, но упрямо и безрассудно продолжать движение к неминуемому падению.

— Ты сказал три килограмма? Почему именно столько? — решилась я озвучить вопрос, назойливо крутившийся в мыслях какими-то смутными предположениями, которые мне никак не удавалось связать воедино и понять, что именно в этой формулировке кажется таким знакомым.

Набрать код от двери в подъезд показалось мне непосильной задачей, и вместо этого я терпеливо ждала, когда же мама возьмёт трубку домофона, не сводя взгляда с Иванова, слегка замешкавшегося с ответом.

— Когда мы попали в медкабинет после того урока физкультуры и ты пыталась отпроситься у медсестры, сказала, что три килограмма конфет помогут тебе забыть о пережитом стрессе. Не знаю почему, но я запомнил эту фразу и потом, уже после нашего формального примирения, решил взять её за идею.

Я развернулась к нему, полна решимости хотя бы попытаться высказать свои эмоции поцелуем: лёгким и мимолётным, если ему захочется отвернуться от меня, или долгим, неторопливым, выражающим всё наболевшее за время нашей ссоры, если он захочет ответить. Но именно тогда с противным скрипом разъехались двери лифта, которым мы впервые решили воспользоваться, вместе зайдя в подъезд, а ещё до того, как мы успели выйти на площадку, настежь распахнулась и дверь в мою квартиру.

Мы с ним синхронно прислонились друг к другу плечами, стушевавшись под удивлённым взглядом моей мамы. Она осмотрела меня с ног до головы, задержавшись подольше на лице, наверняка мертвецки-бледном после недавнего обморока, потом дотошно оглядела Максима и нахмурилась, добравшись до его боевого ранения.

— Мама, это Максим, — я отмерла первой и успела подтолкнуть его в спину как раз незадолго до того, как лифт задребезжал, высказывая желание отправиться дальше по своим делам. Жаль, обстоятельства складывались так, что у меня не было возможности ехидно напомнить ему о том, что он, вообще-то, сам очень хотел познакомиться с моими родителями и даже обижался на мои осторожные уговоры повременить с этим, а теперь притих и напрягся, словно ему предстояло зайти в клетку с разъярённым львом.

Но если бы меня спросили, кто опасней: лев или моя мать в паршивом настроении — я бы искренне задумалась над ответом.

— Здравствуйте… — непривычно тихим и робким голосом отозвался Максим, переводя жалобный взгляд с меня на мою маму, проявившую больше догадливости и утешительно бросившую ему:

— Можно просто Екатерина.

— Мам, можешь обработать рану?

— Могу, — тяжко вздохнула она, не забыв быстро закатить глаза с фирменным выражением «вечно у тебя одни проблемы» на лице. Прошла вглубь квартиры и бросила через плечо: — Раздевайтесь, мойте руки и проходите на кухню.

Изначальная растерянность Иванова быстро сменилась молчаливой задумчивостью, и мне не терпелось спросить, не жалеет ли он о том, что согласился прийти. Но вместо этого я только бросила ему тихое «не переживай», когда в ванной комнате мы схватились за одно полотенце.

— Итак, что произошло? — с ходу спросила мама, рукой указав Максиму на стул прямо напротив неё, пока сама она продолжала раскладывать на столе флаконы, бинты и пластыри, воодушевлённо копошась в нашем огромном чемоданчике-аптечке. Он покорно сел на подготовленное место, но отвечать не спешил, из-за чего ей пришлось снова закатить глаза. — Меня интересует только то, в каких условиях была получена травма.

— С лестницы упал.

— Рассечение о край ступеньки?

— Мне показалось, что об лёд, который был сверху.

— Удар был именно в результате падения? — уточнила она, осторожно прикоснувшись пальцами к краю раны и разглядывая её с искренним любопытством. Он еле заметно поморщился и выдал сдавленное «угу», поглядывая в мою сторону. — С какой высоты? Голова не кружится, не болит? Не тошнит?

— А как же врачебная тайна? — неожиданно насмешливо вставил Максим и взглядом указал на меня, прислонившуюся к дверному косяку со скрещенными на груди руками и нервно покусывающую губы.

Такой дерзости я от него точно не ожидала и уже было открыла рот, мысленно выбирая, в каком именно направлении готова отправить его с такими шутками. Но мама посмотрела на меня задумчиво, кивнула и вдруг легонько улыбнулась, будто посчитала его претензию действительно забавной.

— Полина, сходи пока, переоденься, — мягко предложила она, ввергнув меня в ещё больший шок, чем прежде. Разве можно было подумать, что родная мать пойдёт на поводу у дурацкой прихоти Иванова в ущерб интересам собственной дочери?

А интересы у меня были самые что ни на есть собственнические. Мой обиженный Максим, моя вина в его разбитом лбе, а значит, и мне предстоит сводить его с ума своей заботой. Но как это делать, если меня внаглую выставляют за дверь, лишая возможности вникнуть во все подробности происшествия и узнать все нюансы его состояния?

Недовольно поджав губы, я отправила ему убийственно-укоризненный взгляд, отгоняя от себя мысли о том, что выглядит он совсем неважно: побледневшие губы, болезненный цвет лица и слипшиеся от крови волосы по краю проступающего огромного синяка. Несмотря на то, что мне пришлось уйти, успокаивала лишь уверенность в том, что моя мама точно не выпустит его, досконально не осмотрев.