Книга Пенелопиада - Маргарет Этвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем я снова уснула и наконец-то увидела утешительный сон. Его я не стала скрывать; быть может, он вам известен. Мне привиделась моя сестра Ифтима, которая была намного старше меня, так что я почти ее не помнила; она давным-давно вышла замуж и уехала в далекие края. Ифтима вошла в спальню, встала у постели и объявила, что ее прислала ко мне сама Афина, ибо боги не желают моих страданий. По велению Афины она возвестила, что Телемах вернется целым и невредимым.
Но, когда я спросила ее об Одиссее — жив тот или мертв, — она молча повернулась и выскользнула из спальни.
Так-то боги не желают моих страданий? Они только и знают, что издеваться. Швырять в меня камнями, точно в бродячую собаку, или поджигать хвост на потеху. На что им жир и кости жертвенных животных? Им подавай наши страдания.
Единственный наш отдых — это сон:
Лишь ночью забываем о трудах,
Лишь ночью нас никто не заставляет
Заботиться о наших господах.
Во сне тобой никто не помыкает,
Никто подол не станет задирать,
И никакой болван, повеса пьяный
Не смеет за бока тебя хватать.
Лишь сны для нас отрада и спасенье,
Во снах Морфей нашептывает нам,
Как ласковый Зефир, Астрея сын свободный,
Челны златые гонит по волнам.
В туниках алых по морю плывем
Мы в тех челнах, прекрасны и беспечны,
И доблестных мужей лобзаем мы,
И ласкам предаемся бесконечным.
Спешат челны по голубым волнам,
В веселье и забавах жизнь течет.
Так незаметно день сменяет ночь,
Мгновенье Сна дарует жизни год.
Здесь лишь любовь — единственный закон,
Нет слез, нет боли в веке золотом,
Селену здесь сменяет Гелиос,
И меркнет грусть, сраженная добром.
Но утро снова пробуждает нас,
И снова Клото нить свою прядет,
И снова мы в заботах и трудах
Бессильны злой судьбы нарушить ход.
Телемах избежал засады — скорее по чистому везению, чем из предусмотрительности, — и действительно вернулся домой в добром здравии. Я встретила его со слезами радости, и все служанки тоже расплакались. Стыдно сознаться, но это не помешало мне тут же накинуться на моего единственного сына с упреками:
— У тебя мозгов — как у тритона! — бушевала я. — Как ты посмел просто взять корабль и сбежать, даже не спросив разрешения? Ты еще сущий ребенок! Ты ни разу в жизни не командовал кораблем! Тебя сто раз могли убить! И как бы я после этого смотрела в глаза твоему отцу, когда он вернется? Он сказал бы, что я во всем виновата, я недоглядела! — И так далее, в том же духе.
Я просчиталась: не стоило этого говорить. Телемах закусил удила. Он давно уже не ребенок, заявил он, а настоящий мужчина: ведь он вернулся целым и невредимым, а значит, все сделал правильно. Он не обязан мне подчиняться, добавил он, и не нуждается ни в чьем разрешении на то, чтобы взять корабль — часть его законного наследства, между прочим. Вот только где оно, его наследство? Я не смогла его защитить. Это из-за меня женихи истребляют его добро! Никто, кроме него, и пальцем не шевельнул — только он один отважился пуститься на розыски отца. Отец бы гордился им по праву: он, Телемах, показал, на что он способен! Наконец-то он выбрался из-под женской пяты, а это кое-чего да стоит, ведь все женщины повинуются только чувствам, а ни рассудка, ни здравого смысла в них отродясь не было.
Говоря о женщинах, он имел в виду меня. Да как он посмел назвать свою мать просто «женщиной»?!
Что мне оставалось, как не удариться в слезы?
Разумеется, я выдала ему все положенные «и-это-вся-твоя-благодарность», «ты-себе-не-представляешь-через-что-я-прошла-ради-тебя», «ни-одной-женщине-не-под-силу-сносить-такие-страдания» и «лучше-бы-я-сразу-наложила-на-себя-руки». Но, по-моему, он слышал это не впервые. Насупившись и скрестив руки на груди, он всем своим видом показывал, как он раздражен и только и ждет, когда я умолкну.
Потом мы помирились. Служанки приготовили для Телемаха отличную ванну. Они оттерли его как следует и переодели в чистое, а потом накрыли на стол для него и двоих друзей, приглашенных с ним отобедать, — их звали Пирей и Феоклимен. Итакиец Пирей ходил в плавание вместе с моим сыном. Я решила побеседовать с ним и потолковать с его родителями: мол, сынок у них совсем от рук отбился. Феоклимен был чужеземцем. На первый взгляд он казался славным юношей, но я взяла на заметку разузнать, что смогу, о его происхождении: мальчишке в возрасте Телемаха ничего не стоит связаться с дурной компанией.
Телемах набросился на еду и вино, как волк, а мне оставалось только сокрушаться, что я так и не научила его хорошим манерам. Не подумайте — я пыталась, еще и как. Но стоило мне сделать ему замечание, как вмешивалась эта старая курица Эвриклея: «Будет тебе, девочка моя, дай маленькому покушать всласть! Подрастет — научится еще всему, куда спешить-то?» — и все в том же роде, до бесконечности.
— Согнешь росток — и дерево кривое вырастет, — возражала я.
— Вот именно! — кудахтала она в ответ. — Мы же не станем гнуть наш маленький росточек, верно? Ой, нетушки-нетушки-нет! Мы же хотим, чтобы он вырос пряменький да высокенький! Чтобы мясцо ему впрок пошло! А тут противная мамочка все ворчит да ворчит, только расстраивает нашего маленького!
Тут служанки начинали хихикать и подкладывать ему добавки, приговаривая, какой он милый малыш.
Одним словом, избаловали его донельзя.
Когда с угощением было покончено, я принялась расспрашивать Телемаха и его гостей о путешествии. Удалось ли узнать что-нибудь об Одиссее? Не напрасно ли мой сын затеял всю эту авантюру? И если хоть что-нибудь прояснилось, не соблаговолит ли он поделиться со мной известиями?
Как видите, я еще не вполне оттаяла. Нелегко это — потерпеть поражение в споре с собственным сыном. Стоит ему стать на голову выше тебя, как у матери не остается ничего, кроме морального авторитета, — а с таким оружием нечего и надеяться на победу.
Но ответ Телемаха меня, по правде сказать, поразил. Заглянув сперва к царю Нестору, который не смог поведать ему ничего нового, мой сын отправился прямиком к Менелаю. К самому Менелаю. К Менелаю-богачу, Менелаю-тупице, Менелаю-горлодеру, Менелаю-рогоносцу, мужу Елены — моей двоюродной сестрицы, Елены прекрасной, этой ядовитой суки, из-за которой на меня обрушились все несчастья.
— А Елену ты видел? — спросила я сдавленным голосом.
— О да! — отвечал он. — Она угостила нас на славу.
И пошел нести какой-то вздор о Морском Старце и о том, как Менелай узнал от этого престарелого скользкого господина, что одна прекрасная богиня держит Одиссея в заточении на своем острове и заставляет заниматься с ней любовью все ночи напролет.
