Книга Держава и топор. Царская власть, политический сыск и русское общество в XVIII веке - Евгений Анисимов

Авторитет Шешковского у императрицы был высок. Екатерина II обращалась к нему за советом по разным делам и поручала ему сложные и срочные, не терпящие отлагательств дела. В 1775 году она сообщает Я. А. Брюсу о том, что поручила Шешковскому разобраться в запутанных личных делах Натальи Пассек, и, как пишет императрица, «он подал мне приложенную выпись» и посоветовал сдать дело в архив и более им не заниматься, что императрица и сделала. Для допросов пойманного осенью 1774 года Пугачева она выслала именно Шешковского, которому поручила узнать правду об истоках самозванства Пугачева и его возможных высоких покровителях. В рескрипте М. Н. Волконскому от 27 сентября 1774 года она писала: «Отправляю к вам отсель Тайной экспедиции обер-секретаря Шешковского, дабы вы в состоянии нашлись дело сего злодея привести в ясности и досконально узнать все кроющиеся плутни: от кого родились и кем производились и вымышлены были». В тот же день в письме П. С. Потемкину она охарактеризовала обер-секретаря следующим образом: «Шешковский… которой особливой дар имеет с простыми людьми (разговаривать. – Е. А.), и всегда весьма удачно разбирал и до точности доводил труднейшия разбирательства». Шешковский по много часов подряд допрашивал Пугачева и для этого поселился возле его камеры на Старом монетном дворе. Высокую оценку своих способностей Шешковский оправдывал многие годы. Его считали самым крупным специалистом по выуживанию сведений у «трудных», упрямых арестантов. Он знал, как нужно их убеждать, уговаривать (по терминологии тех времен – «увещевать»), запугивать.

По-видимому, Шешковский умел подать себя государыне, держа ее подальше от многих тайн своего ведомства. В письме 15 марта 1774 года к упомянутому генералу А. И. Бибикову Екатерина ставила деятельность руководимой Шешковским Тайной экспедиции ему в пример, возражая против допросов «с пристрастием»: «При распросах какая нужда сечь? Двенадцать лет Тайная экспедиция под моими глазами ни одного человека при допросах не секла ничем, а всякое дело начисто разобрано было и всегда более выходило, нежели мы желали знать».

И здесь мы возвращаемся к легендам о Шешковском. Из них не ясно, были ли пытки в Тайной канцелярии или не были. Скорее всего, Шешковский был страшен тем, чем страшны были людям XVIII века Ромодановский, Толстой, Ушаков и Шувалов. Все они олицетворяли государственный страх. Точно известно, что самого сочинителя «Путешествия…» ни плеть, ни кнут не коснулись, но, по рассказам сына, он упал в обморок, как только узнал, что за ним приехал человек от Шешковского. Когда читаешь письменные признания Радищева, его покаянные послания Шешковскому, наконец написанное в крепости завещание детям, то этому веришь – Радищевым в Петропавловской крепости владел страх, подчас истерическая паника. Когда по разрешению Екатерины II руководитель Тайной экспедиции допросил драматурга Якова Княжнина, человека интеллигентнейшего и слабого, то, как пишет Д. Н. Бантыш-Каменский, Княжнин «впал в жестокую болезнь и скончался 14 января 1791 года».

Легенды приписывают Шешковскому также роль иезуитствующего ханжи, своеобразного палача-морализатора, который допрашивал подследственных в палате с образами и лампадками, говорил елейно, сладко, но в то же время зловеще: «Провинившихся он, обыкновенно, приглашал к себе: никто не смел не явиться по его требованию. Одним он внушал правила осторожности, другим делал выговоры, более виновных подвергал домашнему наказанию». То, что Шешковский приглашал людей к себе домой для внушений, было по тем временам делом обычным. Многие сановники, особенно генерал-прокурор и высшие чины полиции, несмотря на официальный запрет регламентов, «вершили дела» дома, в том числе и розыскные.

Когда Шешковский умер в 1794 году, новый начальник Тайной экспедиции А. С. Макаров не без труда привел в порядок расстроенные дела одряхлевшего ветерана политического сыска и особенно развернулся при Павле I, что и немудрено – новый император сразу же задал сыску много работы.

К сожалению, объем книги не позволяет остановиться на теме «Политический сыск и местное управление», но другой темы – «Церковь и политический сыск» – коснуться хотя бы конспективно совершенно необходимо – так важна эта тема для русской истории. Во многом история взаимоотношений церковных и сыскных органов отражала то подчиненное положение, в котором находилась церковь в самодержавной России со времен Московской Руси. Сам процесс такого подчинения – характернейшая черта в развитии многих народов и стран, но в России он приобрел особо уродливые черты, превратил церковь в государственную контору, полностью зависимую от воли самодержца.

Священник рассматривался властью как должностное лицо, которое служит государству и наряду с другими чиновниками обязан принимать изветы и доносить на своих духовных чад. Священники действовали как помощники следователей: увещевали подследственных, исповедовали колодников, а потом тщательно отчитывались об этом в Тайной канцелярии. Обычно роль следователей в рясе исполняли проверенные и надежные попы из Петропавловского собора. Даже в 1773 году для «увещевания и исповеди» в Казанскую секретную комиссию, расследовавшую восстание Пугачева, был откомандирован протопоп Петропавловского собора Андрей Федоров.

Когда устраивались судилища над важными государственными преступниками, то среди членов суда обязательно были высшие церковные иерархи. Они участвовали в рассмотрении дел и их обсуждении. Правда, в одном отношении Русская православная церковь, несмотря на давление светской власти, сохранила честь – включенные в суды церковники ни разу не подписали смертных приговоров, ссылаясь на запрет церковных соборов выносить приговоры в светских судах. Светская власть не считалась со священным статусом монастырей и относилась к ним как к тюрьмам, ссылая туда в заключение и в работы светских преступников, часто больных и искалеченных пытками. Подобное пренебрежение к иночеству вызывало протест терпеливых ко многим унижениям членов Синода, которые жаловались, что от этого «монашескому чину напрасная тщета происходит».

За покорность церковников светская власть платила сторицей – без ее гигантской силы и могущества официальная церковь никогда бы не справилась со старообрядчеством. А именно старообрядцы признавались церковью как заклятые враги, недостойные пощады. Особо зловещую роль в преследовании старообрядцев сыграли три церковных иерарха: архиепископ Нижегородский Питирим, Феофан Прокопович и Феодосий Яновский. Они особенно тесно сотрудничали с политическим сыском. Питирим был настоящим фанатиком борьбы с расколом. Он пытался одолеть старцев в религиозной дискуссии, которая сочеталась с шантажом и угрозами, умело вносил смуту в их среду, вылавливал наиболее авторитетных старцев, отправлял их в Петербург на допросы в Тайную канцелярию и Синод.

Да и сам Священный Синод почти с первого дня работы в 1721 году стал фактически филиалом Тайной канцелярии. Феодосий был близким приятелем П. А. Толстого и А. И. Ушакова. В Синоде была оборудована тюрьма с колодничьими палатами, где людей держали столь же сурово, как в Петропавловской крепости: в оковах, в голоде, темноте и холоде. Была тюрьма и в Александро-Невском монастыре. Сюда, в эту подлинную вотчину Феодосия, привозили церковников, заявивших «слово и дело» или обвиненных в «непристойных словах». Здесь Феодосий и его подчиненные допрашивали их, а потом отсылали к Толстому. Одновременно из Тайной канцелярии к Феодосию присылали пытанных в застенке и раскаявшихся раскольников. Феодосий должен был установить, насколько искренним было раскаяние не выдержавших мучений людей, и затем сообщал об этом Толстому.