Книга Дар - Даниэль Глаттауэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так или иначе, я пришел к одному из моих знаменитых решений, которое гласило: я, правда, ничего не могу сделать, но я должен это сделать. Уже ради одного этого слова – «дядя».
– Ты что, сказал ему, что я твой дядя? – спросил я.
– А почему я не должен был это ему сказать? – возразил Мануэль.
– Потому, например, что это неправда.
– А тебе это мешает?
– Нет, напротив, я нахожу, что «дядя» звучит очень симпатично.
– Тебе подходит, – сказал Мануэль.
– Ты находишь?
– Да, ты типичный дядя, – заключил Мануэль и снова улыбнулся.
Мне сразу полегчало. Как будто на шкале в сто делений, где я до сих пор ни разу не продвинулся дальше десяти, я вдруг щучкой допрыгнул до пятидесяти. Я был, так сказать, на половине пути, поэтому мне срочно надо было подкрепиться пивом.
Я с трудом поднялся по лестнице в залитый светом кабинет Софии Рамбушек, который по сравнению с моим казался номером люкс пятизвездочного отеля, и поведал ей историю Махмута.
– Трагично, – сказала она.
Она была в стрессе и слушала меня вполуха.
– Ты можешь сделать из этого что-нибудь путное? – спросил я.
– Еще обсудим, Гери, – сказала она, не отрываясь от монитора.
То есть она не сделает из этого ничего путного, а также ничего беспутного. Вполне возможно, что история умерла для нее на слове «Чечня». Значит, я должен был добавить еще один ход.
– София, у меня к тебе есть одна просьба, – сказал я.
Теперь она взглянула на меня впервые с тех пор, как я вошел в ее кабинет. Такого она от меня не ожидала. В редакции «Дня за днем» я еще никогда ни к кому не обращался с просьбой, если не считать просьбы о том, чтобы меня по возможности оставили в покое.
– Отдашь мне завтра страницу репортажей?
Тут она выдула воздух через свои тщательно обведенные по контуру губы.
– Ты хочешь что-то написать? – с удивлением спросила она.
И правильно, в подобных желаниях я тут, в редакции, не был замечен.
– Надо спросить у Норберта, – сказала она.
Ага, он для нее Норберт, ну-ну. Никогда журналистка не может оказаться слишком юной для того, чтобы получить от своего шефа – который, в свою очередь, никогда не может быть слишком стар для этого – предложение перейти на «ты», которое она, разумеется, не может отклонить, что для шефа, вероятно, несет в себе искру сексуального приключения.
– Забудь об этом. Если спрашивать Кунца, я заранее знаю, что он ответит. – Я махнул рукой.
– А как ты себе это представляешь? – спросила она.
– Заболей завтра.
Теперь она выдула через свои тщательно обведенные по контуру губы двойную порцию воздуха.
– Послушай, София, побалуй себя свободным днем, возьми длинные выходные, выспись как следует, расслабься, сходи на шопинг, устройся дома поудобнее, займись йогой, прими настоящую ванну, почитай книгу, посмотри какой-нибудь дурацкий фильм…
– Я еще никогда не болела, – призналась она.
– Тогда тем более самое время для этого.
– Нет, Гери, так дело не пойдет, я не могу этого сделать, – сказала она.
М-да, отними у трудоголика работу, и он не будет знать, ради чего живет.
– София, я тебя еще никогда ни о чем не просил, я бы и сегодня не попросил, не будь это так важно для меня. Объяснить тебе, почему это настолько для меня важно?
– Нет, не надо, – сказала она.
Это я, при всей скромности, действительно бросил ей хорошую наживку.
– Тогда, пожалуйста, завтра в виде исключения заболей, просто скажи «да» свободному дню. Которого здесь мало кто заслуживает так, как ты.
Такому аргументу ей, разумеется, нечего было противопоставить. Я сам себе удивлялся, как четко я работал, чтобы не лишиться статуса «дяди».
– И когда я должна сказаться больной?
– Только не с утра.
– И чем я должна заболеть?
– Это может быть все, что угодно: мигрень, прострел, понос, гастрит, отравление, затруднение дыхания, проблемы с кровообращением, гипервентиляция…
Все это хотя бы по разу бывало и у меня самого.
– И ты сделаешь страницу репортажа?
– Да.
– В самом деле?
– В самом деле.
– Я могу быть в этом уверена?
– Можешь не сомневаться. София, ты ангел!
Одним из немногих известных мне изъянов алкоголя было то, что после часа умственной работы тебе казалось, что ты вкалываешь уже часов двадцать и что больше не можешь продержаться ни минуты, потому что все ясные мысли истрачены без остатка, остались только смутные, да и те сводятся к посещению ближайшей пивной. К счастью, я предвидел это и учел при составлении концепции страницы репортажа.
Сам я писал короткие комментарии. Это было всего тридцать строк, содержание мне нашептывал мой здравый смысл: нельзя – есть статус беженцев или нет – продержать семью с ребенком шесть лет и вроде бы даже принять в гражданство, а потом вдруг приговорить к диким чеченским пампасам, где семья к тому же подвергалась политическим преследованиям.
Работа Мануэля состояла в том, чтобы собрать все цифры и факты касательно судьбы семьи Паевых, то есть набросать эскиз ее становления, ее бегства и ее жизни в Австрии. Для этой цели он проговорил по телефону со своим баскетбольным тренером почти час, задавая один за другим умные вопросы и делая себе профессиональные пометки. Я наблюдал за ним и замечал, как сильно он продвинут в разыскном деле. С одной стороны, это заслуживало удивления, но с другой стороны, ведь он, может, и не был моим сыном.
Информацию по австрийскому законодательству, а также по чеченской войне и по волнам ее беженцев мы черпали из Википедии.
Я отвечал главным образом за осмысленный порядок слов в написанных фразах.
Но самая большая и важная история была заточена под Махмута, который должен был описать положение своими словами, выразив свои страхи и желания.
– Как он должен это сделать? – спросил меня Мануэль.
– Пусть пришлет тебе эсэмэску, примерно такую, как прислал, только раз в десять длиннее.
– И что он должен там написать?
– Все, что придет в голову, что ему кажется важным и исходит от сердца.
– И про баскетбол тоже?
– Естественно. Он должен написать, что бы его порадовало больше всего, если бы ему разрешили остаться, какие у него увлечения, что он хотел бы предпринять со своими друзьями, как хорошо в Австрии, как ему нравится говорить по-немецки, ходить в школу, кто его любимые учителя, что ему больше всего нравится есть…